Новости эти никто не проверял, и есть сильное подозрение, что студенты, как и редакторы, многое выдумывали сами. Газета расходилась превосходно. Особый успех имели сообщения о якобы падавших близ Белграда метеоритах и некрологи. Впрочем, не все сходило с рук.
«Меня целую неделю, — рассказывал впоследствии Нушич, — преследовали родственники одного человека, задавшиеся целью намять мне бока за то, что я поместил сообщение о его смерти, в то время как он был здоровехонек».
Нушич освещал в своей газете работу различных патриотических обществ, коих он продолжал быть непременным членом. Он сближается со Стеваном Качанским, которого называли «Старым бардом». Качанский участвовал во всех войнах в качестве добровольца, считался вождем националистически настроенной молодежи, а в 1888 году основал газету «Великая Сербия», где опубликовал фельетон «Баба и парень». Высмеяв австрофильскую политику короля Милана (баба — Австрия, парень — Сербия), он угодил в пожаревацкую тюрьму, и причем в камеру № 11, ту самую, в которой сидел Бранислав Нушич.
Но и в тюрьме он продолжал писать патриотические и антидинастические стихи. Одна из его песен, ставшая популярной, была опубликована под псевдонимом «Бранислав», и многие считали, что ее сочинил Нушич.
С особенным увлечением Бранислав и его друзья вели рубрику «Литература — искусство — наука». Прежде всего, они снова пошли в атаку на театр и его руководителя Милорада Шапчанина. В пику директору театра они из номера в номер печатают отвергнутого им ибсеновского «Врага народа».
Несмотря на антагонизм, появившийся между газетой и театром, редакция в полном составе посещает почти все спектакли, не говоря уже о ежедневных встречах с актерами в «Дарданеллах».
К этому времени уже окрепло знаменитое поколение доморощенных сербских актеров, среди которых были Милорад Гаврилович, внук французского писателя Мериме — Люба Станоевич, Илья Станоевич, Светислав Динулович. В Сербию приехали и стали любимцами публики Велика Нигринова, Эмилия Попович и Зорька Тодосич.
Настоящей школы у этих актеров не было, однако публику подкупала страстность их игры и несомненный, хотя и неотшлифованный, талант.
Бранислав подружился с легендарным сербским актером Ильей Станоевичем, которого все, даже в печати, называли Дядюшкой Ильей. На сцене его нельзя было представить себе в какой-нибудь салонной пьесе, во фраке и с прочим великосветским реквизитом. Простое лицо его со слегка вздернутым кокленовским носом зрители знали по спектаклям отечественных драматургов Стерии Поповича и Косты Трифковича, по роли городничего в гоголевском «Ревизоре», по шекспировскому Фальстафу… Все белградские писатели, журналисты и актеры были его друзьями, и как только в «Дарданеллах» появлялся Дядюшка Илья, не было лица, которое бы не расплывалось в улыбке.
Бранислав Нушич написал немало ролей для Ильи Станоевича. Этот актер сам был человеком белградской улицы и неподражаемо смешно играл знакомых ему героев. Обаяние его распространялось не только на зрительный зал.
Беспутный талант, Дядюшка Илья очень любил веселое общество, кафаны. И тут, в кафанском дыму, он расцветал — рассказывал невероятные истории в лицах, ежеминутно менял маски.
Правда, Дядюшка Илья пил только пиво и никогда не напивался допьяна, что помогло ему сохранить здоровье до преклонных лет. Он и тогда, вспоминая буйную юность, сдирал металлические крышечки с пивных бутылок великолепно сохранившимися белыми зубами.
Историк сербского театра пишет: «При полной свободе творчества, без дисциплины сцены и тисков текста, актер и писатель в Илье Станоевиче брали верх; это было похоже на импровизации Бранислава Нушича, чей юмор в обществе за чашей вина превосходил его писаное слово».
О невероятном простодушии Дядюшки Ильи, его оптимизме, щедрости и остроумии ходило множество анекдотов.
У «старейшины белградской богемы» Ильи Станоевича была приятельница по имени Мими. Вернувшись однажды домой после полуночи, актер обнаружил у двери своей комнаты пару громадных фельдфебельских сапог. Разгневанный Дядюшка Илья бросился в комнату и в самом деле обнаружил в собственной постели фельдфебеля. Актер отправился искать утешения в кафану, откуда не выходил три дня. На четвертый день ему подали записку от Мими. «Дорогой дядюшка Илья, то, что ты видел, неправда…» — писала она.
Бедная Мими была очень огорчена случившимся. Дядюшка тоже — не выбрасывать же Мими на улицу. Выход из положения нашел Нушич. Тут же, в кафане, устроили сбор денег на приданое Мими и вскоре выдали ее за фельдфебеля. Говорят, собрали 50 динаров — для фельдфебеля это были приличные деньги.
Впрочем, в те времена, когда Нушич редактировал «Мале новине», Илья Станоевич был еще достаточно молод, чтобы не делить своих Мими с фельдфебелями.
Зато от рецензентов газеты ему досталось. Досталось многим актерам. Особенно ядовит был Павел Маринкович. Во время одного спектакля актеры даже отклонились от текста, чтобы отомстить ему. Дядюшка Илья спросил по ходу действия пьесы актера Динуловича, чем тот занимается. И Динулович, подражая голосу Маринковича, ответил: «Повторяю философию (Маринкович все не мог никак закончить философский факультет), перевожу с: французского и пишу рецензии в малых газетах».
И напрасно «Мале новине» от 7 сентября 1888 года возмущалась «безобразием в театральном зале»…
В конце концов разразился скандал.
Однажды в редакцию влетела рассерженная Вела Нигринова. Прославленная актриса уже не раз подвергалась нападкам Павла, почему-то невзлюбившего ее. Она держала вчерашний номер газеты, где Маринкович уничтожающе говорил о ее игре в «Деборе».
Любезный Нушич был польщен «вниманием» красивой актрисы, но вместе с тем стал отстаивать право критика на свободное суждение…
— Все врет ваш Павел. Не был он на представлении вчера, — сказала, расплакавшись, актриса.
— На каком основании вы это утверждаете? — вступился за честь мундира Нушич.
— Я вчера не играла, — сказала Нигринова. — «Дебору» отменили из-за болезни Йовановича… Позор вам и вашей газете!..
Несмотря на популярность газеты, издатели ее не выполнили обещания, данного Нушичу. Все служащие редакции получали гроши. Нушич расстался со скупцами, а те поторопились продать с выгодой «Мале новине» Пере Тодоровичу, трибуну радикальной партии, который выпускал ее до самого 1903 года.
Нушич снова оказался не у дел и без средств к существованию.
К этому времени относится начало его романа с одной известной белградской молодой актрисой, веселой, красивой и доступной. Нушич робел перед ней и поэтому находился в состоянии платонической влюбленности. Роман получил бы свое естественное развитие, если бы этому не помешала незавидная роль, в которой оказались молодая актриса и молодой драматург. Это случилось в доме богатого белградского мясника Панджела, праздновавшего «славу», день святого покровителя семьи. В такие дни, по старинному сербскому обычаю, собираются вместе попить, поесть и повеселиться все родственники. Нушич и актриса были приглашены за плату забавлять гостей. Несмотря на стесненное положение, Бранислав никогда не принимал подобных предложений, считая их оскорбительными. Но на этот раз его упросил старый Джордже Нуша, который служил у этого самого Панджела и боялся потерять место. Бранислав должен был произнести речь. Актрису тоже вынудили прийти, потому что она снимала квартиру в доме, принадлежавшем богачу, и давно за нее не платила. Увидев друг друга в роли «наемников», они оба испытали неловкое чувство и уже больше никогда не встречались. Рассказывая этот случай, обычно называют актрису Народного театра Ольгу Илич, но такое утверждение было бы верным, если бы, судя по биографическим справочникам, Ольге Илич к тому времени не исполнилось всего… десять лет. Впрочем, с подлинной Ольгой Илич мы еще встретимся.
Бранислав снова стал хлопотать о месте на государственной службе. На этот раз в министерстве иностранных дел. Нушич ссылался на то, что владеет греческим и немецким языками, а также немного французским. Министр Чеда Миятович, сам человек пишущий («благословенна земля сербская, где редко встретишь человека, который хоть раз в жизни не был бы министром или журналистом…»), охотно зачислил Бранислава в штат министерства, но король и на этот раз не утвердил назначения.
И тогда министр Миятович посоветовал Нушичу получить аудиенцию у короля Милана и просить о прощении. Бранислав согласился. А что еще было делать? Став силой, радикалы открестились не от одного молодого бунтаря. Бывшие приятели, вознесенные в министерства, пороги которых обивал Нушич, только разводили руками. Браниславу не давали даже места учителя. «Из-за поганого языка и еще более поганого пера» — как выразился один тогдашний министр.
