Татьяна Москвина - Культурный разговор

Хозяйка Медной горы – идеальная была бы роль для Завьяловой, но эту роль уже сыграла в «Каменном цветке» Тамара Макарова, и это не единственный случай расхождения актрисы и пригодной для нее роли. Дебют Завьяловой состоялся в 1959 году («Люди на мосту», «Песня о Кольцове»), а к этому времени в советском кинематографе образуется беспримерный «десант красоты». Перед войной и в войну рожденные молодые актрисы несут в себе беспримерную силу жизни и бездну очарования. Советские Афродиты идут плотным косяком, как сельди в море. И, хотя многим удается прогреметь хотя бы в одной роли, конкуренция стоит лютая. В бой идут Татьяна Самойлова и Тамара Семина, Татьяна Доронина и Руфина Нифонтова, Валентина Малявина и Ирина Мирошниченко, обе Вертинские (Анастасия и Марианна), обе Жанны (Прохоренко и Болотова), Людмила Чурсина, Ия Саввина, Нинель Мышкова, Лариса Лужина, Наталья Варлей, Маргарита Володина, Наталья Кустинская, Ирина Печерникова и многие, многие другие… На таком плотно заполненном плацдарме отстоять свое личное право на экран нелегко. Однако Завьяловой это удалось, и не только потому, что она была «Алешкина любовь» (популярный фильм 1960 года с Леонидом Быковым в главной роли). И кадр, когда она моет стол, вскидывает глаза-самоцветы под соболиными бровями дугой, и при этом видна грудь в вырезе нелепой кофточки, навсегда запал в сердце миллионам советских мужчин. У Завьяловой, кроме натурального очарования, был незаурядный актерский талант и потенциал звезды мирового масштаба.

Не случайно ее лицо в 1961 году попадает на обложку «Лайфа» – Америка не могла не распознать свою героиню. Как будто гениальный скульптор-художник над нею корпел, очерчивая радужную оболочку глаз, выводя прямую линию носа, что не велик и не короток, маленький рот с дивной линией изгиба. Он тщательно вылепливал овал лица и прилаживал великолепную голову к шее в победоносной стати… Тайна, заключенная в лице актрисы, на расчетливой земле стала бы исправно работать, принося баснословные доходы. Но для этого нужен культ красоты – если не в культуре, так хотя бы в коммерции. А у нас, как известно, был культ борьбы и труда. Поклонение красоте никак не могло быть магистралью жизни. Александра Завьялова на экране редко улыбалась – она предъявляла себя строго и с печалью, будто что-то зная или припоминая – и уж во всяком случае, не чувствуя своего твердого места на земле. В простеньких обаятельных черно-белых фильмах шестидесятых годов она смотрела на зрителя как гордая пленница времени и обстоятельств. (Прямо Аида какая-то!) И, преодолевая эти обстоятельства, что-то рекой лилось из ее неимоверных глаз…

И вот – Пистимея. Бывшая богачка, потом монахиня, лютая врагиня советской власти. Классическая злодейка мелодрамы; так-то оно так, но зритель живо почувствовал масштаб и непростоту героини. Ведь на стороне Пистимеи – образы старого мира: иконы, свечи, святые слова, крепость семьи и строгость нрава. Ведь в ней, как в лесном скиту, живет древняя русская сила. Это суровое прекрасное лицо каждым своим тревожным появлением на каком-нибудь советском празднике в игрушечной деревне Зеленый Дол – мгновенно придает всему иное измерение. Веселитесь? Ну-ну… Завьялова не только дала целый национальный тип гордой русской женщины, она – можно сказать, символ. Символ глубинных тайн жизни, которая не подвластна конкретному времени со всеми его глупостями…

Итак, начала сниматься в 1959-м, закончила в 1971-м – вся карьера уместилась в двенадцать лет. Дальше – тишина. Толки о том, что это советские «органы» запретили снимать Завьялову за связь с американским бизнесменом, кажутся мне смехотворными. Со второй половины семидесятых перестают снимать почти всех красавиц шестидесятых годов – это что, тоже «органы» запретили? Меняется время, меняются герои. Группа злодеев из «Теней» (Завьялова, Сергей Яковлев, Борис Новиков – кстати, их тоже перестали снимать) была открытием режиссеров Краснопольского и Ускова, а кинорежиссеры любят делать свои актерские открытия, не брать чужие. И Александра Завьялова буквально «исчезла в полдень». На взлете своей карьеры, на пике популярности. Ни Толстого, ни Достоевского, ни Островского, ни Лескова – никого из русской классики, с которой бы она соединилась без зазоров, она не сыграла.

Что ж, среди землян попадаются временные носители красоты – но пожизненных владельцев красоты нет. Природа сеет с избытком, актрис всегда много, и ролей на них не хватает. Кинематограф любит молодость, отжимает ее из красавиц для своих целей, и мало кому удается остаться в героинях кино после сорока. Это так. Но есть еще что-то. Роковая печать была на Завьяловой – к ней привязалась сумасшедшая старуха по имени Судьба, которая часто выбирает себе жертву именно из детей Красоты. Есть ненависть Судьбы к Красоте, необъяснимое злобное преследование ее, это ненаучный факт. В том, что убита была Завьялова накануне своего восьмидесятилетия – разве не виден последний злобный жест безумной старухи-судьбы? К 80-летию Завьяловой сняли телефильм – там актриса отворачивается от камеры, но голос остался таким же безупречным, восхитительным, без изъянов. Горести ее жизни вне кино, как можно догадаться, вполне обыкновенны для нашей женщины, и даже с такой красотой от них не уйти. За красоту-то, бывает, еще и отвешивают ударов побольнее…

И с грустью думая о Завьяловой, вспоминаю последние слова из рассказа Маканина «Кавказский пленный»: «…но что, собственно, красота хотела ему сказать? зачем окликала?»

Сумрачное лицо.

Скорбные и проницательные глаза редко взглядывают на собеседника, а голос всегда тих.

Сидит на каком-нибудь обсуждении градостроительства в Петербурге, и среди любых воплей и криков неизменно выдержан и все так же твердит свои тихие речи. «Никакой застройки исторического центра, все консервировать, архитектурные мастерские закрыть, как преступные по отношению к культурному наследию…» Может быть, он и сознательно сочинил такой образ – интеллигента после кораблекрушения – но, как сказал поэт, «если даже вы в это выгрались, ваша правда, так надо играть!»

Он говорит – и все замолкают, утихомириваются и слушают. Так произошло и в судьбе Сокурова – ведь его кинематограф поначалу был встречен неласково, обвинен в провинциальной претенциозности и ложной многозначительности.

А он реагировал на это точно по рецепту драматурга Шварца, который сказал: у меня один ответ на критику – стараться работать как можно лучше.

(Преданные сокуровские соратники – скажем, основной его сценарист, выдающийся писатель Юрий Арабов или потрясающий звукооператор Владимир Персов – тоже похожи на него как братья. Тихие и несгибаемые. Вообще сокуровская манера держаться дико заразительна!)

Есть люди, считающие, что первые картины Сокурова – «Одинокий голос человека», «Скорбное бесчувствие», «Дни затмения» – более свежи и самобытны, чем последующие, где он стал мастеровит профессионально, однако первозданность свою утратил. Захотел, дескать, славы, захотел более широкого зрителя и сделался просто режиссером, впору в Голливуд ехать снимать.

Есть и другая точка зрения: это сначала Сокуров был претенциозен и подражателен, а вот потом набил руку, вырос и сумел, особенно в цикле о вождях XX века («Молох», «Телец», «Солнце»), сформировать, наконец, собственную внятную киноречь.

Тут, я думаю, дело не в Сокурове – он не из тех, кто продумывает специальные стратегии развития, – а в восприятии Сокурова. Во времени.

Сокуров развивался внутри российского кинематографа, но соотносил себя не с ним, а с мировой культурой. Да, вот так, с ужасающей провинциальной серьезностью. (Он абсолютно искренен, когда говорит, что не может жить без Эрмитажа, без книг, без русской речи.) Поэтому кино шло своим путем, а он – своим. Кругом люди падали, выдыхались, предавали себя, гибли – а он укреплялся и развивался. Потому что черпал из других источников и черпал все сильнее и глубже. Поэтому развивался – и не рывками, а тихо и органично.

За режиссерский пульт Сокуров впервые сел на Горьковском телевидении, и было ему восемнадцать лет. Теперь он входит в список ста лучших режиссеров мира, и в его фильмографии – десятки игровых и неигровых лент. Весь его поразительный путь в кинематографе – плод невероятных усилий личной воли и растущего духа. Да, ему, бывало, помогали, его любили – но ничего Сокурову не досталось даром.

Ноль подарков от природы (здоровья никакого), ноль подарков от судьбы. Все выстрадано, заслужено, оплачено. На самом деле, Сокуров – феноменальный герой русской провинции, которая в его лице вышла на мировые просторы.