Татьяна Москвина - Культурный разговор

– Вообще, надо подходить к нашей работе очень серьезно, что мы и делаем. Но все-таки с самоиронией – к самому себе серьезно не надо относиться, а к героям и персонажам, конечно, надо. Их надо любить, о них нужно думать, заботиться, а к себе серьезно относиться – это лишнее.

Алена Званцова – автор сценария и режиссер – блестяще написала, замечательно с ней работать. Она аккуратный тонкий человек. И оператор Сергей Александрович Мачильский, который создавал атмосферу того мира, этого мира, переходов из этого на тот свет, – столько придумано, столько сделано. Опять же – это все питерское, и питерская осень там была, несмотря на то, что не все питерцы. Потому и действие было перенесено в Петербург, и наши форты были, и «питерская душа» у этого сериала.

– А насколько вы поверили тому, что там написано? Это все-таки шутка, игра, достаточно остроумное, ироничное произведение. Встретим ли мы после смерти вот таких парней?

– Не знаю. Было бы интересно. Но мы как бы уже готовы к встрече с этими парнями, коль мы их сыграли, поэтому не будем удивляться, хотя бы будем понимать, на каком языке разговаривать.

– Ваш герой в картине «Небесный суд» – адвокат, он защищает грешника – подсудимого. А вы как артист – тоже адвокат? Вы своих героев всегда защищаете?

– Да! Я их люблю, их защищаю. Даже если герой отпетый мерзавец – что делать, я его тоже защищаю.

– Таким образом вы можете какого-нибудь подлеца одарить собственным обаянием.

– Я люблю героев своих. Они как дети. Всегда хочу их понять и всегда их оправдываю. Никогда не ругаю.

– Вот живейший пример – ваш Стенли Ковальский в «Трамвае “Желание”». Тотальная адвокатура!

– Он понимает, что его мир разрушается и что он должен бороться. Вторжение может быть разным – жестким и бескомпромиссным или мягким, но таким же разрушительным. Поэтому когда в его жизнь вторгается Бланш, он понимает, что это враг, с которым нужно бороться до конца, до полного уничтожения. И акт насилия – это последняя точка, которая разрушит ее не только внешне и физически, но и внутри. После этого она уже восстать из пепла, как птица Феникс, не сможет. Если после всех остальных передряг, как бы он ее ни загонял, как боксер, в угол, она все равно ускользала и могла сопротивляться, то после этого она бороться не может. Это финальная точка. Ему это не нужно, ему это, может быть, даже неприятно, но он должен был поставить эту точку. И, конечно, для него не важно, какой облик она принимает – хрупкой женщины или здоровенного мужика. Неважно! Это враг, с которым нужно бороться до полного уничтожения, что он и делает.

– Театральный зритель хорошо вас воспринимает, как-то вы ему внятны. С удовольствием выходите именно на сцену, театр вам нужен?

– Театр – то место, где, как ни странно, я могу отдохнуть и получить заряд. Отдохнуть – в нашем смысле, по-другому. Зарядить батарейки. Как бы тяжело мы ни работали, мы все равно заряжаемся от зрителя, от их эмоций. Мы им что-то транслируем, они отдают нам часть своих эмоций, свое настроение, и, конечно, от этого и жить хочется, и дышать, и творить. Это не пустые слова. Это действительно жизнь и какой-то глоток воздуха.

– Я работаю в газете, и приходится писать всякое, например некрологи. И за это время я написала несколько некрологов прекрасным артистам, которых очень любила… Андрею Краско, Владиславу Галкину, Андрею Панину, Алексею Девотченко… А я хочу комедии писать. Я совершенно не хочу писать некрологи. И такой вопрос в голове – может быть, предпринять какие-то усилия, кому, правда, не знаю, по пропаганде здорового образа жизни для артистов, ведь они – витрина нации. Я понимаю, что это глупо звучит… но ужасно жалко. Огромные ресурсы, совершенно неисчерпанные, уходят. Целые миры ушли с этими артистами. И чтобы молодые люди ну хоть задумались, что ли, прежде чем сорвать спектакль напившись, понимаете. Талантливые причем это делают, не бездарные.

– Я думаю, умирают не оттого, что они пьют или не пьют, а просто закончился жизненный путь. Всё, что хотели они сказать и сделать, – сделали. Праздник продолжать вечно нельзя. А жизнь артиста – это в каком-то смысле праздник. Либо его, либо окружающих, либо праздник творчества, либо… И вот праздник закончился. Как он прошел – может быть, весело, с погремушками, детьми и воздушными шарами, а может быть, в свадебной пьяной драке. Никто не знает, как этот праздник пройдет. Но вот так прожил свой праздник данный артист. И в этой драке, или в этом прекрасном празднике он был великолепен. И именно поэтому вы его заметили.

Есть же много философских течений и размышлений о том, что тигр прекрасен в тот момент, когда он убивает, потому что он это от чистого сердца. Растить Бога в себе – это тоже прекрасно. Я говорю, можно и в драке финский нож получить, и это будет прекрасно в пути артиста. А что делать – говорить «тормозите, ребята!»? Нет, не получится! Конечно, хотелось бы придержать коней, но уж куда понесут. У нас так: над пропастью, по самому по краю.

Надо прислушиваться к себе, но уж как понесет – так понесет. Нужно с этим бороться, искать в себе душевные силы, и Бога искать в себе, и усмирять себя пытаться, но уж когда несет… Уууу… Не остановиться.

Вы называете имена и фамилии тех людей, с которыми я дружил, и, конечно, их безумно жалко. Но что делать? Может быть, вовремя они ушли. Понимаете, с ринга лучше всегда уйти непобежденным. А они ушли непобежденные. Хорошо это или плохо? Это беда для родных и близких, для друзей, а для творческого человека – великое счастье.

– Вы не рассматриваете для себя вариант заняться режиссурой?

– Это возможно, но так хочется поиграть еще, как артисту пожить! Смотришь – вроде бы была похожая роль, потом еще почитаешь – видишь, что еще что-то находишь в себе, в этом сундучке покопавшись. Вот когда уже по дну буду шкрябать, нечем будет удивить ни себя, ни других, тогда пойду посмотрю, во что других нарядить можно.

– Кто из русских классиков вас привлекает?

– Все равно Чехов! Самый близкий, самый родной, самый бархатный, по эмоциям, по размышлениям, по подходам, по плавности движения к сердцевине конфликта или к какому-то внутреннему переживанию, все-таки самый-самый интересный.

– А что бы вы хотели у Чехова сыграть?

– «Дядя Ваня» – самая замечательная история.

– Вы имеете в виду Ваню или Астрова?

– Ваню.

– Да ладно!

– Конечно, а почему бы нет?

– Артисты, артисты! Фернандель Лира хотел сыграть.

– Зачем не дали? Надо было дать. Но есть еще и Лопахин, все-таки в конце концов можно же и с этой историей пожить, и он совсем другой получится. Мягкий, страшный либо деловой, я не знаю, там несть числа вариантов, на которые можно обратить внимание.

– А я бы на вас в Лескове с удовольствием посмотрела. В «Соборянах» каких-нибудь.

– Я готов ко всему.

Вот такой у нас артист – петербуржец в душе, адвокат своих героев. А вместе с тем он считает, что к себе нужно относиться несерьезно, это к героям надо относиться серьезно. Не закрывает для себя возможности режиссуры. А любимый автор у него все-таки Чехов. Притом что за спиной много-много разнообразных военных и спортсменов. Оправдал Стэнли Ковальского совершенно, этого кошмарного насильника и мерзавца, и очень убедительно у него вышло. С удовольствием сам выходит на сцену, и зритель его любит. Пусть Михаил Пореченков в этом не сомневается. И перестанет читать о себе всякую ерунду, тайком набирая свою фамилию в поисковике…

Мне приходилось слышать и читать, что Меньшиков всю жизнь варьирует один и тот же образ – Костика из бессмертной комедии «Покровские ворота» Козакова, и всякий раз я удивлялась глупости этого утверждения. Что же общего у прелестного, идеально-водевильного Костика с мрачным преступным студентом из фильма Александра Хвана «Дюба-дюба» или демоном-истребителем из «Утомленных солнцем», или психованным наивным юнкером из «Сибирского цирюльника»? Где следы Костика в страдальческой жизни Юрия Живаго («Доктор Живаго» Прошкина)? Действительно, Меньшиков не использует резких характерных красок, всегда идет «от себя» – но от себя он явно уходит далеко-далеко.

Он иной раз так далеко уходит, что достигает каких-то «других берегов», где звучит другая, не обыкновенно-земная музыка. Тогда его зритель впадает в состояние полной зачарованности и даже не понимает, где он и что с ним происходит. Такое бывает не в каждом фильме или спектакле – чудо не является по заказу, – однако у тех, кто видел чудеса, уже не отнимешь их зрительского счастья.

Сейчас по телевизору часто мелькают фильмы, в которых снимался молодой Меньшиков, – от времени эти картины набирают цену. Скажем, русский офицер из картины «Моонзунд» по Пикулю – блестящая работа актера, нисколько не уступающая прославленным. Меньшиков может воплощать высший тип русского человека (с умом, совестью, воспитанием) и тогда, когда он на высоте бытия, и когда падает в пропасть предательства.