Стихотворения - Конрад Цельтис

Здесь я лежу, Эолид, германского племени слава,

Лютые яды кого предали смерти давно.

Ритор я был и оратор, ученый я был стихотворец,

Часто, как врач, подавал средство к спасению я.

В сердце ученом своем я лелеял законы созвездий,

Ведом и круг наш земной был нависающий мне.

Лучше меня ни один ни трав не постигнул, ни соков,

Также корней и камней, твердых металлов еще.

Чистый мой дар по душе королю паннонцев пришелся,

Как и германским князьям, как и духовным отцам.

Бьется в рыданиях Рейн, что почил я в краю чужеземном:

Среди паннонских мужей ныне останки мои.

Пергер германских Камен познавать совсем не желает,

Только насмешки его наши рождают стихи.

Трижды, четырежды мы, слух его умоляя, старались,

Чтобы сам Кесарь любить наши стихи пожелал.

Тот же считает, что есть италийские только поэты,

А у германских мужей мудрых стихов не найти.

Я бы сказал, — ты отнюдь не германского рода потомок,

Если, злокозненный слав, хаишь отчизну мою.

Здесь Николая могила, в Крестовом рожденного граде,

Нав превосходный его поит холодной водой.

И когда божий закон излагал он в городе этом,

То красноречьем своим к звездам увлек горожан.

Ты же, прохожий, почтив одаренность великую, молви:

Ныне, уже навсегда славный прости, Николай.

Храмов святых не найти таких в германских пределах,

Где б по-тевтонски уста Господу пели хвалу.

Часто ты, Орф, в чужеземных одеждах выходишь навстречу,

Пальцы колышет твоя, вся золотая рука.

Ныне, изыскан, облек свое тело ты северным мехом,

Что на Рифейских горах мускусный носит бобер.

Носишь одежду теперь, что окрашена в граде Дамасском

И аксамит у тебя шерстью ласкает своей.

Чванишься ныне льняною одеждой из Кафы Таврийской,

Той, что к Понтийским брегам там доставляет она.

Шелк облекает тебя и шерсть овечья от серов,

Или же ткань, — названа от шелковичных дерев.

Ныне, напыщен и горд, выступаешь в одежде арральской,

И скаммолетской, — ее критская дарит коза.

Хвастаешь ты, что дары эти все королей дорогие,

Кесаря также и тех, властвует в Адрии кто.

Хочешь скажу, почему короли тебя так одарили, —

В тайных злодействах не раз ты им помощником был.

Медленный старец, ты вновь стоишь над землей неприязнен,

Просим, чтоб к жалким ко всем стал благосклоннее ты.

Феб лучезарный по звездам твоим под Овном пробегая,

Скоро узнает: коса розовых скроет коней.

Что ты все требуешь, Ян, от меня эпитафии, — ты ведь

Будешь достоин еще долгое время прожить.

Я ведь желаю, чтоб ты еще долго в живых оставался;

Пусть не тебе пропою песнь погребальную я.

Некогда славным я был среди Норика стен гражданином,

Древнее имя нося Коклесов рода тогда.

Был среди избранных я при дворе баварского князя,

Был справедливости страж и благочестья адепт.

В этой земле буду я погребен, когда тело покинет

Дух мой и к звездам затем вышнего неба взлетит.

Розовым ликом когда возвратит нам завтрашний светоч

Феб и к восточным волнам звезды изгонит небес,

Цельтис твой репоед при знаменье добром вернется,

Слово последнее тут скажет тебе он: прости.

Но, чтобы, радостен, я под счастливою вышел звездою,

Пусть не явится к нам кружка пустая вовек.

Сам я недавно лишенным друзей своих двух оказался,

Кто в непохожих мольбах плачут о судьбах своих:

Этот, — поскольку оставить любезную должен подружку;

Сетует тот, что теперь Муз покидает моих.

Вот и скажите, кто лучшим моим является другом, —

Тот, кого шлюха взяла, — тот, — кого мой Аполлон.

С дюжиной коршунов Ромул, когда он во оное время

Рим основал, говорят, птицам он это сказал:

«Птицы, летите мои, вы простертые чуете трупы

Издали, и пиршество щедро сбирайте свое;

Тучных приходов себе и кладбищ обширных ищите,

Коих и ночью и днем пусть ваше чрево пожрет».

Я весталкой рожден и волчицею дикою вскормлен,

Коршунов хищных призвав, царство свое основал.

Пусть в свой черед вас постигнут три гнусности, граждане, этих:

Блуд и обжорство, еще алчного сердца корысть.

Пусть же ни право святое, ни гнев вас богов не подвигнет,

Марс — высший