ни на йоту.
— Она с утра мается, — сказал Роб. — Ну, я и подумал, что не все у нее ладно.
Осторожно водя рукой в тесном пространстве матки, я занялся увлекательнейшим распутыванием клубка — пожалуй, никакая другая операция мне не доставляет столько удовольствия. Для того чтобы извлечь ягненка, необходимо собрать воедино голову и две ножки, но непременно так, чтобы они все принадлежали одному ягненку, не то жди беды. Трудность заключается в том, чтобы проследить каждую ножку до туловища и определить, задняя она или передняя, — кончается у плеча или теряется где-то в глубине.
Через две-три минуты я вслепую собрал ягненка, не перепутав конечности, но едва извлек ножки наружу, как шея сжалась и голова ускользнула назад. Вместе с плечами она с трудом проходила сквозь тазовое отверстие, и мне пришлось подтащить ее, зацепив пальцем край глазницы. Кости прищемили мне запястье, и боль была жуткая, но длилась она несколько секунд, потому что овца поднатужилась, и показался носишко. Дальше все было просто, и секунду спустя я положил ягненка на сено. Малыш судорожно встряхнул головой, фермер быстро обтер его пучком соломы и затем подтолкнул к материнской голове. Овца нагнулась над ним и принялась быстрыми движениями языка вылизывать его мордочку и шею, испустив что-то вроде довольного утробного смешка — звук этот можно услышать только в такие минуты. Еще смешок и еще — когда я извлек на свет двух оставшихся ягнят (одного хвостом вперед), — и, растирая руки полотенцем, я смотрел, как она радостно тычет носом в свою тройню.
Вскоре они уже отвечали ей тоненьким дрожащим блеянием, а когда я с облегчением натянул пиджак на свои и покрасневшие от холода руки, первый ягненок попробовал подняться на ножки. Это ему не совсем удалось и он пополз на коленях, то и дело опрокидываясь на мордочку. Но он прекрасно знал, куда направляется, и двигался к вымени с упорством, которое вскоре должно было увенчаться успехом.
Ветер, бивший мне в лицо через тюки соломы, не мог стереть с него веселую улыбку: разыгрывающаяся передо мной сцена была лучшей наградой за труды, никогда не приедающимся чудом, необъяснимой, вечно новой тайной.
Несколько дней спустя Роб Бенсон опять позвонил под вечер в воскресенье. Его голос в трубке был наполнен тревоги, почти паники.
— Джим, к моим суягным овцам забралась собака. Часа в четыре тут останавливалась какая-то компания в автомобиле, и соседи говорят, что с ними была овчарка, так она гоняла овец по всему лугу. Там черт-те то делается, просто боюсь пойти поглядеть.
— Еду! — Я бросил трубку и кинулся к машине, в ужасе представляя, что меня ждет: беспомощные овцы валяются с перекушенными глотками, ноги и животы истерзаны. Мне уже доводилось видеть подобные картины. Тех, кого не придется прирезать, надо будет зашивать, и, нажимая на газ, я прикидывал, хватит ли же шовного материала в багажнике.
Суягные овцы содержались в выгоне у шоссе, и, когда я поглядел через ограду, сердце у меня оборвалось. Опираясь локтями на нетесаные, шаткие камни, я с тоской оглядывал пастбище. Все оказалось даже хуже, чем я опасался. Пологий травянистый склон был усеян неподвижно лежащими овцами — пятьдесят с лишним мохнатых кочек на зеленом фоне.
Роб стоял у калитки с внутренней стороны. Он даже не обернулся ко мне и только мотнул головой.
— Скажите, что с ними, по-вашему. Я боюсь туда идти.
Оставив его, я пошел бродить по выгону среди неподвижных овец, приподнимая их ноги, раздвигая шерсть на шее. Некоторые были в глубоком обмороке, другие в коматозном состоянии. И ни одна не могла удержаться на ногах. Но чем больше я их осматривал, тем сильнее становилось мое недоумение. В конце концов я крикнул фермеру:
— Роб, идите-ка сюда! Странно что-то! Вот взгляните, — продолжал я, когда он нерешительно приблизился. — Ни единой раны, нигде ни капли крови, а они все лежат пластом. Я ничего не понимаю.
Роб нагнулся, осторожно приподнял бессильно поникшую голову и сказал:
— Верно! Так что же с ними?
Я не нашел, что ответить, но в глубине моего сознания уже затренькал маленький колокольчик. Овца, над которой нагибался фермер, выглядела как-то уж очень знакомо. В отличие от большинства она кое-как оперлась на грудь, глядя перед собой пустыми глазами, не замечая ничего вокруг, но… эта пьяно мотающаяся голова… жидкие выделения из ноздрей… Я же все это видел прежде! Я встал на колени, наклонился к ее морде, услышал легкое попыхивание в дыхании, почти хрип — и понял все.
— Кальциевая недостаточность! — крикнул я и припустил вниз по склону к машине.
— Какого черта? — спросил Роб, держась наравне со мной. — Это же после окота бывает, так ведь?
— Так-то так, — пропыхтел я. — Но причиной может быть и внезапное перенапряжение сил, и испуг.
— В первый раз слышу! — сказал Роб. — Как это происходит-то?
Но я предпочел поберечь дыхание. Не читать же сейчас лекцию о последствиях внезапного расстройства функции околощитовидных желез! Меня больше занимала мысль, хватит ли в моем багажнике кальция на пятьдесят овец. Каким облегчением было увидеть длинный ряд круглых жестяных крышечек, выглядывающих из картонки! Видимо, я совсем недавно пополнил свой запас.
Первой овце я ввел кальций в вену, чтобы проверить мой диагноз — на овец кальций действует молниеносно — и с тихим торжеством следил, как она вдруг заморгала, вздрогнула и попробовала перевалиться на грудь.
— Остальным будем вводить под кожу, так быстрее — сказал я.
Мы пошли по лугу. Роб вытягивал ногу очередной овцы так, чтобы удобно было воткнуть иглу в пролысину под суставом, и к тому времени, когда мы добрались до половины склона, овцы внизу уже встали и тянули головы к кормушкам.
Это был один из самых приятных случаев в моей практике. Пусть никаких особых сложностей он не представлял, но это волшебное преображение! От отчаяния к надежде, от смерти — к жизни, и за какие-то читанные минуты!
Я уже убирал пустые флаконы в багажник, когда Роб наконец заговорил. Он с изумлением следил, как выше по склону встает на ноги последняя овца.
— Я вам вот что скажу, Джим. В первый раз я такое видел. И уж одно мне вовсе не понятно. — Он повернулся ко мне, и его выдубленное всеми ветрами лицо сморщилось в гримасе недоумения. — Собака собакой, только отчего все чертово стадо вдруг полегло?
— Роб, — ответил я, — представления не имею.
И тридцать лет спустя я ничего другого ответить не мог бы, и до сих пор не знаю, отчего вдруг полегло все чертово стадо.
Я
