Затаился, долго лежал без движения. Даже без дум. Не метался. Понял, что это смерть! Пришла, не отгонишь! Кого же родит Софка? Снова останется одна. Вспыхнул лучик и тут же погас. А Варя, она даже рада, что ушел Андрей. На людях говорила, мол, спокойнее стало и ему и мне. Чего маять друг друга? Каждый день, мол, был пыткой. Посмотрел на речку. Если бы кто завернул сюда, может быть, и спас бы. Но сюда редко кто ходит. А потом, кому он нужен — калеченый? Нарушил обет отцов — наказан. Не поверил Тинфуру, что опасно видеть глаз Дракона, а он хотел его вырвать, — получил свое.
"Никто и никогда не трогал глаз Дракона. Все люди, как увидят его, бегут далеко, за сто сопок", — наплывали слова Тинфура.
Посмотрел на руки. Они были похожи на кровавое месиво: ладони в страшных ранах, с пальцев содрана мякоть до костей. Воль в теле. Застонал. И не столько от боли, а оттого, что умирать не хотелось. Закрыл глаза…
Падали сумерки. Андрей посмотрел на полоску заката, заметался. Еще сильнее жить захотелось. Надо что-то делать! А что, когда от боли повернуться нельзя? Под чьими-то лапами прошуршала листва, мягко и вкрадчиво. Добраться бы до шалашика, к ружью, тогда, может быть, и выжил бы. Но как? Отнялись ноги, болят руки. Все болит. К ружью, к шалашу, к дровам.
— Господи, помоги!
Из орешника показалась тигриная морда. Зверь тихо рыкнул, будто спросил: "Еще жив?" Андрей схватил камень, забыв и о боли, приготовился к защите. Усмехнулся, бросил камень. С камнем против тигра! Смешно.
Тигр фыркнул, прошуршал старой листвой, ушел в сопку. Вышел на взлобок, посмотрел на распластанного человека, нервная дрожь прошла по охристой коже, по ярким черным полосам, шевельнулся гибкий хвостище.
— Иди, иди отсюда! — закричал Андрей. Зверь ушел. Андрей проводил его глазами. Собрался с силами, перевернулся на живот и пополз к берегу. Пить хотелось. Боль. Стон. Искры из глаз. Но все же добрался до воды. Долго и жадно пил. Затем обмыл руки. Порвал зубами подол рубахи, обвязал их. Отполз на песок, лег на бок и стал ждать смерть!
Рокот реки, гул тайги — тишина. Но вот в эту тишину ворвался чистый и мелодичный, как стон, как плач — зов, голос квонгульчи. Маленькой птицы совки. Андрей и раньше слышал эти зовущие крики, но как-то они не трогали его. Кричит, ну и пусть себе кричит. Но сейчас он тот же крик услышал по-другому, Зов услышал. К жизни потянулся.
— Квон-гу-гуль! Квон-гу-гуль! Квон-гу-гуль! — стонала ошейниковая сова, слала свой стон таежному безмолвию. Глушила рокот реки, гул тайги, шепот звезд и стон человека.
Андрей слышал от Алексея предание, что таежные люди считают эту птицу добрым духом ночи. Она будто стережет корни женьшеня, показывает его хорошим людям, помогает найти дорогу тем, кто заплутал в тайге, в ночи.
— Квон-гу-гуль! Квон-гу-гуль! — стонала совка-плакальщица — Брат-братко! Брат-братко! — звала утерянного брата.
Андрей и Алексей в прошлом году были на пантовке, во тьме тоже так кричала эта птица. Тинфур, сидя у костра, помешивая палочкой в золе, тихо рассказывал легенду об этой птице:
— Это не просто птица, а это птица-девушка… Мало кто ее видел, но голос ее слышали все. Редко у кого не дрогнет душа, не заболит сердце, не вспомнится тут же любимая.
Это было очень давно. Жил в нашем племени великий охотник Квонгуил. Это был сильный, красивый и добрый человек. Недаром в нашем народе говорят: "Скажи, кто ты, а я скажу какими будут твои дети". У Квонгуила родились дочь и сын. Отец передал сыну все, что сам умел, мать передала дочери свое мастерство. Ведь жизнь так коротка, что всегда надо успевать делать то, что можно сделать сейчас же, научить детей тому, что умел делать сам. Пришла черная оспа. Родители умерли. Эти двое остались сиротами. Но не пали духом, ведь они умели многое. Квон взял в руки отцовский лук и ушел на охоту. Гуила взяла в руки костяную иголку, которой шила мать, и начала шить.
Квон в первой же охоте добыл золоторогого оленя. Гуила сшила чудесную парку. Первый уронил честь великих охотников, вторая посрамила великих мастериц. Те и другие чуть не умерли от зависти. У Квона тысячи невест, у Гуилы столько же женихов. Молодые охотники подкараулили Квона на тропе и убили. Девушки напали ночью на Гуилу, связали сонную и унесли в лес, бросили на съедение зверям.
На Гуилу набрел куты-мафа, в ярости забил хвостом по бокам, но тут же усмирился, красота Гуилы покорила его. Он порвал ремни, что связывали девушку, освободил девушку. Пошла Гуила по тайге, начала звать брата: "Брат-братко! Брат-братко!" Но тайга немо молчала. Звала день, ночь, еще день. Сжалилось солнце над Гуилой: когда начало уходить на ночлег, оно превратило Гуилу в ночную птицу, сказало: "Плачь в ночи, сторожи, когда меня нет, ночь, помогай уставшим людям, вселяй в них силу и бодрость. А если кто загрустит, то не пугайся, грусть — это начало добра…"
— Где же Алексей? Знай он о моей беде, то нашел бы, — простонал Андрей — Если ты находишь след воровья на торной тропе, мой-то бы подавно нашел.
И верно, Алексей Тинфур мог видеть след там, где его не видел русский. Говорил:
— Я сам не знаю, как их вижу. Смотри, здесь три дня назад прошел кабан, листок перевернул копытом, смял травинку, но она уже поднялась. А вот заяц только что пробежал, тронул своими лапками-подушками травинку, она пригнулась…
Андрей натянул на голову зипун, пытался уснуть. Но мешали боли, ел поедом гнус.
За чащей раздался грозный рык. Шел медведь. Этот будет пострашнее тигра. Тот пришел и ушел, медведь не уйдет, ежли нацелился на добычу. Андрей тронул нож на поясе, усмехнулся. Будь он здоров, то и нож был бы оружием, а сейчас… Закрыл глаза, кажется, задремал. Во сне кого-то звал, стонал. А медведь тихо потрескивал чащей, принюхивался, ждал чего-то…
Степан Воров затаился на лабазе. Ждал пантача. Вдали запотрескивали под копытами сучья. Шел зверь. Перед лабазом остановился. Долго слушал тревожную тишину, пытался отличить опасные звуки от неопасных. Ночь обманчива. Может быть, за выскорью затаился тигр, медведь ли, в развилке дерева распластался барс или рысь. На тропах к солонцам или водопоям много ждет опасностей, каждый не прочь полакомиться парным мясом. Копытные знают об этом, но идут. Идут потому, что их душат свищи, которые поселились в носу, под кожей, даже в голове. Только соль может убить свищей.
Степан посмотрел на ствол, там вместо мушки была подвязана белая тряпочка. Ждал. Нельзя было пошевелиться, зверь на подходе. Заметит движение и убежит. А если "облает" солонец, то другие звери не придут. Будут предупреждены об опасности. Зверь смело вышел на солонец. Из-за туч выплыл ломтик месяца. Тень зверя упала на росистые травы. Вышел на полянку саек. Рожки-шилья, такого не стоит стрелять. Лучше подождать. Снова легкий треск. Вышла на солонец матка. Фыркнула на бычка, тот немного отступил. Дал место. Стали жадно лизать соленую глину вместе. Но вот, грохоча камнями, шел пантач-великан. Степан даже пригнулся. Такого упустить — жалость немалая. Пантач топнул копытом, фыркнул, и эти двое отскочили в стороны. Вытянули длинные шеи. Ждали. Степан медленно поднимал ствол ружья. Начал целиться. Не успел нажать на спусковой крючок, как звери враз сорвались и легкими тенями скрылись за чащей.
