Ему кажется, что ракета соскользнула с эстакады и падает в бездонную пропасть. Секунда, другая…
Страшная сила вдруг вдавливает его в пружины кресла. В глазах Эдвардса идут круги. Потом он перестает видеть. «Как же собаки»? — мелькает в его мозгу, и он теряет сознание. Он приходит в себя после того, как сработала последняя стартовая ступень. Бокал какого-то напитка оказывается около его губ. Он жадно выпивает. Эдвардс все еще лежит. «Собаки проходили тренировку, — мелькает в его мозгу окончание мысли, которая беспокоила его. — И, конечно, более основательную, чем я». Наконец он соображает, что плот так и не превратится в кресло, если не нажать какую-то кнопку. Он отдыхает еще с полчаса и нажимает ее.
Все. Он сидит в кресле. Ракета мчится со страшной скоростью, развитой в результате тройного толчка. Теперь она летит, как камень, закинутый в глубины пространства. Потом будут еще толчки, еще ускорения. Но это впереди. У ракеты необычный маршрут: она сначала удаляется от Солнца, а потом летит к Венере. Ведь это испытательная ракета, и она выполняет свою программу. Повороты в космосе и на больших скоростях — это еще предстоит испытать Эдвардсу.
…Гаснет свет. Открывается металлическая заслонка, и круглый луч проникает в ракету через иллюминатор. Он совсем маленький. Чуть меньше человеческого лица. Эдвардс приникает к окошку в мир.
Земли не видно. Она где-то позади. Солнце сбоку. Его лучи сияют на остром носу ракеты, который можно увидеть, если прижаться плотнее к иллюминатору и скосить глаз.
Но что это там впереди? Звездочка. Сверкающая, быстро приближающаяся. Эдвардс не может нагнать ракеты, отправленные им на Венеру. Они идут по другим трассам. Что же это такое?
Звездочка летит прямо на Эдвардса. Метеорит? Вот это нечто сверкает прямо перед глазами Эдвардса. И тут Эдвардс понимает сразу две вещи: это нечто вовсе не летит навстречу, он, Эдвардс, нагоняет его, и второе… Ну, конечно же. Сердце у Эдвардса подпрыгивает и начинает стучать взволнованно торжественно… Какая встреча! Первая ракета, запущенная людьми в космос, первая искусственная планета. Она продолжает свой путь вокруг Солнца, вечный памятник дерзновенной человеческой мысли. Первая и непревзойденная, какие бы ракеты ни создавали после.
В технике ли, в жизни ли людей первый шаг всегда самый трудный. Первая страна социализма послала эту планету. И она как бы вознесла над миром слово «Коммунизм».
И вот оно пришло, грядущее! Какое удачное предзнаменование для Эдвардса: его рейс совпал с приближением первой планеты, созданной людьми, к Земле. Сверкнув и исчезнув, она словно передала ему напутствие людей, чьими усилиями создан весь тот мир, в котором живут Эдвардс и миллиарды его сопланетников.
Минуту-другую Эдвардс охвачен глубокими раздумьями. Никогда еще он не осознавал так остро ход истории. Романтика? А может быть, она нужна, эта романтика!
Наконец Эдвардс словно приходит в себя. Внутри кабины полумрак. Он включает свет.
«Надо посоветоваться с Карбышевым, — соображает Эдвардс. — Может быть, часть грузовозов оставить на Венере. Ведь наверняка будут разные материалы, добытые экспедицией за три с половиной года. Надо их как-то перебрасывать. Да и вообще, пожалуй, гонять ракеты порожняком не очень-то здорово. Надо их все загрузить, — решает он, — оставить все на Венере. Но ведь тогда, — думает он тут же, — придется организовать старт с Венеры. Сделать это должен кто-то опытный в таких делах. Гм! Не остаться ли на Венере? Или прилететь снова на сверхскоростной незадолго перед стартом?»
И Эдвардс привычно погружается в тысячи забот…
В. Успенский
ОСТРОВ ЛОХОВА
Рассказ
ОНИ СИДЕЛИ на бревне возле самой воды. Мелкие волны с тихим шорохом ласкали песок. Стояла светлая полярная ночь. Тусклое, багровое солнце низко висело над свинцово-серой поверхностью моря. Николай прикрыл Любу полой полушубка, и девушка прижалась головой к его груди. Николай задумчиво смотрел на белую чайку, отдыхавшую на воде недалеко от берега, и медленно перебирал шелковистые тонкие волосы девушки. Ему хотелось крепко обнять ее, поцеловать щеку, покрытую чуть заметным нежным пушком, но он дал себе клятву не делать этого до возвращения из экспедиции. Ему и так было очень хорошо с этой девушкой, он мог часами любоваться ее чуть скуластым лицом с маленьким носом и белесыми, едва заметными бровями. Она была такой чистой и свежей, его маленькая, восемнадцатилетняя подруга в зеленом ватнике и грубых кирзовых сапогах, что он боялся оскорбить, обидеть ее случайным прикосновением.
Отношения Николая и Любы были такими, что товарищи-гидрографы не решались подшучивать. Даже начальник партии инженер Егоров, человек сухой и желчный, пресекавший «амурные дела», делал вид, что не замечает дружбы техника Коли Лохова и футшточницы Любы Русиновой. А между тем об этом знали не только гидрографы, но и вся экспедиция, разбросанная на сотни километров вдоль берега полярного моря. Лобастый, чубатый богатырь Лохов нравился многим девушкам. И казалось странным, что весельчак и балагур Колька увлекся ничем не примечательной робкой Любой. О ней в экспедиции знали мало. Было известно, что воспитывалась она в детском доме, окончила курсы и приехала сюда… Николай чуть повернул к себе лицо девушки.
— Ты что? — спросила она, встретив его взгляд.
— Понимаешь, Любаша, я до сих пор не знаю, какие у тебя глаза. В ясную погоду они голубые, в хмурую — серые. А вот сейчас темные и очень глубокие.
— Обыкновенные глаза, — засмеялась она, порозовев. — Просто зеленые.
— Мне видней. Они меняют цвет, это точно. Скорей всего они отражают мир… А когда ты улыбаешься — глаза блестят и в них светятся огоньки…
Девушка, коснувшись теплыми пальцами щеки Николая, спросила:
— Сколько времени? С полуночи моя вахта.
— Еще двадцать минут, отозвался Лохов, взглянув на часы.
Ему жаль было уходить отсюда. Люба сегодня дежурит. Она будет то и дело выбегать из палатки на берег, к стоявшему в воде деревянному бруску с нанесенными краской отметками. Это футшток, показывающий уровень воды. Когда отсчеты нужно будет брать часто, она возьмет большие морские часы и сядет, накрывшись полушубком, на берегу. Вокруг ни души, холодный ветер летит над тундрой.
— Скучно тебе дежурить но ночам, люба?
— Нет. Я все думаю, мечтаю. Время незаметно бежит. Только часы носить тяжело. Особенно, если ветер навстречу. Далеко футшток-то…
Лохов отвернул рукав полушубка и снял часы. Люба отодвинулась, испуганно махнула рукой.
