Их шестеро. Коротко подстриженные волосы, бледные замкнутые лица. Каждому из них на вид не более тридцати пяти. На них длинные до пола черные сутаны с короткими стоячими воротничками. Окружающие называют их падре. Они неторопливо проходят в вагон фуникулера, садятся, независимые, спокойные, равнодушные. Время от времени они обмениваются короткими фразами и снова замолкают.
Впрочем, скоро становится заметным, что равнодушие их наигранно. Все чаще и чаще они с любопытством поглядывают на нас сквозь стекла очков и тут же отворачиваются, встретясь с нами взглядом. Без сомнения, падре узнали в нас тех самых русских, о которых так много в последние дни писали бразильские газеты.
— Кто-нибудь говорит по-польски? — смущенно улыбаясь, спрашивает один из священников. Видимо, ему неловко от своего любопытства, и он, сняв очки в тонкой золотой оправе, начинает сосредоточенно протирать незапотевшие стекла. Неожиданно выясняется, что один из наших гидрологов немного владеет польским и знаний его вполне достаточно, чтобы завязать беседу. Все шестеро падре — священники-доминиканцы — приехали в Рио на большой католический праздник, посвященный приходу первых основателей Бразилии. Сейчас они такие же туристы, как и мы.
Скоро от равнодушия падре не остается и следа. Падре Игнасио Урланский забрасывает нас вопросами. Впрочем, он предупреждает, что мы не должны говорить ни о боге, ни о политике: «Так беседа будет спокойнее». Но разве можно избегнуть тем, с которыми тесно связана жизнь наших собеседников. Каждый ответ звучит для них откровением.
— Значит, если я правильно вас понял, в России церковь не преследуется? А вот мой друг падре Герардо дос Сантос уверял меня, что русские коммунисты запретили церковь и верующих сажают в тюрьмы, — это было сказано с такой наивной убежденностью, что мы не могли удержаться от улыбок.
— Вы улыбаетесь, — продолжал падре Игнасио, — но скажите, могли бы вы стать католиками, если бы захотели?
— Если бы захотели, то не только католиками, но даже буддистами или язычниками. Ведь у нас в России полная свобода вероисповедания.
— Непостижимо! — Падре Игнасио изумленно разводит руками. — Вы простите наше любопытство, но ведь никто из нас еще никогда не встречался с русскими, и все, что вы рассказываете, поистине удивительно.
Сидевший на самом краю скамьи высокий сухощавый доминиканец с аскетическим лицом библейского святого что-то сказал по-латыни, и все остальные весело закивали головами.
— Падре Костантино говорит, — перевел Урланский, — что он никогда не подозревал, что коммунисты такие симпатичные, и я с ним вполне согласен.
Когда фуникулер добирается до вершины, «контакт с церковью» установлен полностью. Мы вместе подходим к невысокой каменной балюстраде. Отсюда открывается великолепная панорама Рио.
— Это знаменательно, — говорит падре Игнасио, торжественно указывая пальцем на фигуру Христа, — что здесь, у ног Спасителя, мы стоим вместе: коммунисты и священники. Люди должны жить в мире. Разве не одно и то же солнце светит и на верующих и на атеистов.
Мы предлагаем сфотографироваться на память, и падре с живостью, столь несвойственной их строгому виду и одеянию, занимают места рядом с нами.
Мы тепло расстаемся с нашими новыми знакомыми, хотя втайне опасаемся, что их улыбки и дружеские речи всего лишь дань лицемерию, привитому католической церковью своим сынам, и любопытству, свойственному человеку.
Мы были приятно удивлены, когда на первых страницах доброй половины газет были опубликованы под громкими заголовками интервью падре с корреспондентами, следовавшими за нами по пятам: «Русские под сенью Христа». «Братство между русскими и падре у ног Спасителя». «Падре Игнасио Урланский говорит:„Русские — хорошие люди“».
А газета «Ультима Ора» («В последний час») сообщила своим читателям: «В беседе с нашим корреспондентом падре Герардо дос Сантос рассказал: „Я долго говорил с ними. Я заглянул им в глаза, а глаза — это зеркало души. Душа же, как учит святой Августин, — есть Христос. Я могу сказать: русские — хорошие люди“».
ОКЕАН, ПЕСОК И НЕБОСКРЕБЫ
— Если Рио — корона Бразилии, то Копакабана — жемчужина в этой короне, — сказал, перефразируя известное высказывание об Индии, хозяин магазинчика, в который мы зашли, чтобы купить сувениры на память о Рио-де-Жанейро. Он вытащил из-под прилавка целую кипу фотографий с видами Копакабаны. Пляж, океан, небоскребы во всех проекциях и ракурсах, полуголая толпа, мозаика набережной — в общем полный набор экзотики.
И вот мы едем на Копакабану. В окнах автобуса, как на экране цветного кино, меняются красочные кадры. Пышная, торжественная архитектура зданий, монументы полководцев, президентов, выдающихся деятелей Бразилии, с которыми связана ее четырехсотлетняя история, мрамор, бронза, великолепные цветники, газоны площадей и скверов придают городу какую-то особую парадность. Мы минуем аллею королевских пальм, поднявших на тридцатиметровую высоту живой мрамор стволов, и автобус, набирая скорость, с разгона влетает в черную пасть туннеля, одного из двух туннелей, пробитых в скалистом кряже Сьерра-до-Литорал. После яркого дневного света кажется, что мы очутились в подземном царстве. Светлое пятно выхода, и снова под колесами залитый солнцем бетон автострады. Дорога резко сворачивает вправо, и навстречу нам встает прозрачно-зеленая стена воды. Она медленно клонится вперед и обрушивается с грохотом, далеко разбрасывая веселые брызги. На мгновение затихшие волны стелются по песку и, мягко шурша, сползают назад, в океан. И снова, и снова дни, месяцы, годы, века звучит эта неумолчная песня волн. Это она отдавалась эхом в пустынных скалах, это она внушала священный трепет бесстрашным индейцам, выходившим на берег из тропических джунглей, это ей внимали первые колонисты, вглядываясь в туманный горизонт, за которым лежала их далекая родина. И сейчас такой же, как много веков назад, звучит этот извечный мотив. Давно уже нет седых кациков. И не скалы, не прибрежный лес, а гиганты-небоскребы равнодушно внимают ей, горделиво взирая на океан с высоты своих двадцати пяти этажей. Озаренные солнцем, они кажутся сотканными из стекла и воздуха, в которых растворяется грубая оболочка стен. Их легкие стройные формы кажутся естественной частью пейзажа. А под ногами струится загадочная мозаика набережной, словно граница, отделяющая природу от цивилизации.
Копакабана, Инанема, Леблон оторочены золотой парчой пляжей. Сейчас здесь пустынно, и редкие фигуры, растянувшиеся на песке, подставляют свои и без того смуглые тела лучам зимнего солнца. Впрочем, слово пустынно не совсем точно.
