— Тише вы! — шепнул мне Костылев и подтолкнул сзади.
Иван Иванович тотчас заторопился, едва нашел свою фуражку и стал собираться.
— Да плюньте вы на Крюкова, сначала пообедайте да тогда уж и поезжайте, — уговаривал я свое начальство.
— Н…нет… нет! Как это можно! — говорил Кок-аров и, пихнув мне руку, побежал к экипажу.
Я, отправившись его провожать, уже больше не уговаривал, потому что убедился в том, что если б в настоящую минуту насильно затолкать ему кусок в рот, то и тот был бы выброшен, если не им, то его возбужденной натурой. Лицо потрясенного Ивана Ивановича как-то съежилось, сморщилось, а его объемистая лысина покраснела, сделалась точно отполированной и особенно лоснилась. Вся его тощая фигурка как-то принужденно сгорбилась, а гладко выбритый подбородок точно посинел и отвис.
Проводив его, я вернулся к своей тарелке и заметил, что многих из моих гостей уже не было в столовой, а другие, побросав ложки, только что собирались откланяться.
— Ну, а вы, господа, куда же? Ведь вас не требуют, — говорил я, отбирая из рук шапки.
Но эта мера не помогла, потому что некоторые все-таки оставили обед и уехали, толкуя о том, что ревизор может потребовать и их для каких-нибудь справок.
Дело кончилось тем, что мы пообедали только втроем: у меня остались мой предместник обер-штейгер Костылев да мой приятель Кобылин.
— Ловко же напужал всех г. К., — сказал посмеиваясь Яков Семенович, уписывая жирный кусок окорока.
— Ну пусть уехал Иван Иванович, — это еще понятно, а остальные-то почему разбежались? — толковал мой милейший Васька.
— А вот поживите подольше, так и не будете спрашивать, — заметил Костылев, хитро и лукаво посматривая из-под старых и нависших бровей.
— Верно, натура коротка, да душа шатовата, — сказал я как-то невольно.
— Аа! Вот вы верно раскусили! — снова заметил уважаемый старик и хитро подмигнул мне вполглаза.
Эта много говорящая мимика карийского старожила объяснила мне многое, и я тут же принял ее к сведению, а впоследствии убедился на деле, что Костылев был тысячу раз прав и мои сорвавшиеся слова вылетели недаром…
Вечером снова прискакал тот же казак «нарочным» и передал, что меня немедленно требует к себе управляющий.
Я тотчас надел форменный с эполетами сюртук и вместе со своими гостями поехал на Средний. Явившись к Ивану Ивановичу, я спросил, зачем меня нужно.
— А вот постойте маленько, не торопитесь, дайте сначала поговорить, а потом и за дело.
— Ну что же, видели К.?
— Видел. Сначала он был у меня, а потом я заезжал к нему.
— Что же? Какова птичка?
— Большая! А в предписании ко мне сказано, что все требования К. исполнить немедленно и беспрекословно.
— Гм! Вот как?
— Да-а-с! Шутить с ним нельзя-с! А, говорит, знаете, так, — что твоя бритва.
— Ну-с, хорошо, а если К. будет требовать невозможного или противозаконного, тогда как?
— Этого, батенька, не может быть: Муравьев, не узнав человека, не беспокойтесь, не доверится зря, — говорил Иван Иванович, соскочив с места и размахивая руками. — Ну, да вы не смейтесь, я вам не шутя говорю, что птица большая.
— Ничего, будь она хоть того больше, а я незаконных требований исполнять не стану. Да и вам не советую…
Долго еще протолковал, отошедши (пришедши в себя после перепуга), Иван Иванович о силе и доблестях прогремевшего по всему Забайкалью К., а затем пристал как банный лист ко мне и просил, чтоб я сходил к ревизору познакомиться.
— Это к чему же? — протестовал я положительно, наотрез отказываясь от такого удовольствия.
Иван Иванович сначала вскипятился, потом убеждал, что мне, как приставу Верхнего промысла, необходимо заявиться к К., тем более потому, что он спрашивал обо мне. Но, видя мою упорную настойчивость и не принимая во внимание все мои доводы, отворил письменный стол, достал запечатанный пакет по адресу к К. и уже официально потребовал, чтоб я самолично доставил этот конверт, а если ревизор что-нибудь спросит, то объяснил бы ему словесно. «И это касается вас», — добавил он, как бы по секрету.
Что за черт, подумал я, не понимая причины. Уж в самом деле нет ли чего-нибудь служебного, а потому волей-неволей, простившись с управляющим, пешком отправился к квартире грозного ревизора.
— Смотрите, зайдите от него ко мне, слышите, непременно зайдите! — кричал мне вслед Иван Иванович.
— Хорошо, зайду. А как его зовут? — сердито спросил я.
— Артемий Матвеевич. Забыли? — говорил он сквозь открытую дверь.
Когда я пришел к квартире К., то уже смеркалось и у него горели сальные свечи.
Как только стукнула входная дверь, К., тотчас появившись в прихожей, спросил: «Кто тут?»
Я, снимая форменное пальто, громко и отчетливо сказал:
— Пристав Верхнекарийского промысла, подпоручик Черкасов, пришел по приказанию управляющего передать вам пакет.
— А!.. Очень приятно, очень приятно! Милости просим, проходите, пожалуйста, не стесняйтесь, будьте как дома. Я ведь человек простой. Садитесь, пожалуйста.
Я передал пакет уже в комнате и стоял. В это время я заметил, что в соседней «горнице» кто-то ходил с ясными пуговицами и прятался за дверь, а потом на цыпочках вышел, и я слышал, как затворилась тихо припираемая дверь, выходящая в сени.
К. взял конверт, покосился в соседнюю комнату, как будто немного прислушался и, крепко пожав мне руку, почти силком посадил меня на стул к столу, на котором стоял самовар да только что начатый стакан чая. Прочитав содержимое, он как-то по-рысьи взглянул на меня, положил бумагу в боковой карман и пошел в переднюю, чтоб позвать человека.
Тут я выглядел эту «большую птицу». Она была лет пятидесяти пяти, довольно большого роста, хоть и тонкая, но плотная и бодрая. Вся бритая физиономия украшалась неприятно иезуитским ртом и простоквашно-беловатыми глазами, а выше больших круглых бровей клинообразный лоб соединялся с продолговатой лысиной, которую только с боков опушали русые жиденькие волоса и как бы охраняли, словно часовые в рыжеватых костюмах, большие, неприглядные уши. Серая, солдатского покроя и сукна, шинель покрывала ее тело и зловеще поглядывала старыми с гражданским гербом пуговицами.
Чем-то отталкивающим дышала вся эта «большая птица» и крайне несимпатично действовала на сердце и душу.
— Подай, братец, другой стакан, — сказал К. появившемуся человеку.
— Покорно вас благодарю, Артемий Матвеевич! Я уже пил, а мне надо торопиться домой, — сказал я, вставая.
— Нет, нет, выкушайте стаканчик и побеседуйте. А вы курите?
— Курю немного. Только вы напрасно беспокоитесь.
