Ведь так давно не виделись! Пожалуй, с того декабрьского дня, когда оба оказались на совещании инструкторов по туризму. Собственно, молодому Молчанову там нечего было делать, но Котенко вызвал и его, а потом, когда увидел их с Таней рядышком, хитро улыбнулся. Об этой дружбе со школьной скамьи знали все. И пожалуй, все считали, что Сашу и Таню водой не разольёшь. Такая дружба известно чем кончается.
Та недолгая, трехчасовая встреча позволила им задать друг другу всего по тысяче вопросов, ну, может, и не по тысяче, а меньше, однако все эти вопросы касались главным образом жития-бытия, планов на будущее и разных справок о семейных делах. На самое главное слов так и не хватило. Если между ними что и было сказано на этот счёт, так лишь взглядами, улыбками, недомолвками.
У Саши никогда не болело сердце; счастливый, он даже не знал, где оно у него точно находится. Но вот сейчас, когда остановился посреди цветущей поляны и поднёс к лицу букетик нежно пахнущей мелкоты, то вдруг впервые почувствовал особенную щемящую тоску и мгновенно возникшую боль в левой стороне груди.
Где ты, Таня?.. Как живёшь? И помнишь ли?..
Знал по письмам, что она в своей Жёлтой Поляне, с семьёй, с больным отцом; знал о её работе на местной турбазе, она обо всем этом писала, и он ей писал. Но ведь то письма, листки, не более.
Саша ещё раз вздохнул, подкинул цветы на ладони, и они рассыпались, упали.
Немного погодя стали взбираться на кручу. Сапоги заскользили на мокрой листве, под ней лежал слой льда.
Вскоре очутились на верху широкого хребта, покрытого дубовым лесом. Пошли вдоль него. С обеих сторон лежали долины, забитые чёрным лесом и скальными выступами. Но видимость была плохой, пришлось подняться выше.
Тут сделалось холодней, свободней дул морозный ветерок, настывший над верховыми снегами. Саша надел перчатки, запахнул расстёгнутую куртку, глубже натянул меховую ушанку. Вот тебе и цикламены…
Он шёл пока без плаща, с большим рюкзаком, где лежал и плащ, и клочок брезента вместо палатки. На поясе у него висел отцовский косырь в кожаных ножнах, поперёк груди — карабин, на который он, тоже по-отцовски, клал руки, походка была неторопливой, как у всех, кто усвоил горскую манеру ходить.
Архыз выступал чуть сзади.
Как хотелось ему побегать, поискать какой-нибудь забавы среди неисследованных скал, поваленных стволов, подтаявших наносов снега! Но ещё в начале пути, сделав две-три осторожных попытки вырваться, Архыз понял, что его желание неисполнимо, и смирился. Вскоре путь им преградила скалистая высотка с редким пихтарником, и Саша обрадованно полез на неё.
С бокового уступа просматривались обе долины.
— Пришли, Архыз, — сказал Саша.
Каменная стенка с неглубокой нишей послужила им защитой от верхового ветра. Две крестовины впереди образовали опору для полотнища, ветки пихтарника устлали пол — и вышло приличное временное стойбище.
— Теперь — тишина, Архыз, если ты хочешь, чтобы я тебя и дальше брал с собой. Ложись и замри.
Он потрепал собаку по ушам, Архыз лёг, и Саша тоже лёг, поднял бинокль, осмотрел обе долины, но скоро понял, что ещё рано. Достал из рюкзака «Одиссею капитана Блада» и притих над книгой.
И все-таки не Саша со своей оптикой, а дремуче-первобытный Архыз первым заметил движение в нижних лесах. Не увидел — скорее почувствовал, наставил уши и сделал носом настораживающее «фух!».
— Ты что? — оглянулся Саша.
Архыз не сводил внимательных глаз с левой долины. Саша поднёс бинокль и, не отрываясь от него, погладил Архыза.
— Молодец. Пять за чутьё. Теперь тихо…
Среди чёрных дубов мелькали светлые тени. Шли оленьи стада.
2
Их движение нельзя определить как переход в чистом смысле этого слова.
Олени просто паслись, хотя, в общем-то, потихоньку уходили с нижних, небезопасных долин в верхние, где было тише и глуше.
Отощавшие, с белесо-жёлтой, клочками свалявшейся шерстью, с тёмными от налипшей грязи ногами, они выглядели довольно жалко.
Стадо, которое оказалось в поле зрения лесника, состояло из ланок, подростков и ланчуков прошлого года. Ни одного рогастого самца.
Вела стадо не одна оленуха, а две. Они шли чуть впереди остальных, метров на пятьдесят друг от друга, часто оглядываясь, вытягивали тощие шеи и как будто давали советы или произносили что-то учительски строгое. Но когда достигали хорошо обтаявшего выгрева, то все — и вожаки и маленькие, — как по команде, нагибались и быстро-быстро стригли старый вейник и редкую пока зелень, кое-где показавшуюся среди глухой травы.
Молоднячок вёл себя степенно, никто не выбегал далеко, не баловался. Видно, животные порядком изголодались и ни о чем другом не помышляли, как только о пище.
Олени кружили на одном месте часа три и за это время продвинулись выше едва ли на полкилометра. Саша успел не один раз пересчитать их, записал количество ланок и даже на глаз попытался определить, сколько из них стельных.
Пока он наблюдал за одним стадом, Архыз уже нацелился подвижными ушами на долину справа. Саша перевёл туда бинокль.
По ближней щеке хребта метрах в восьмистах паслось большое стадо рогачей, а чуть ниже и дальше застыло, вслушиваясь в какие-то беспокоящие звуки, ещё одно стадо ланок с молодняком, похожее на первое.
Саша начал подсчитывать оленей, опасаясь, как бы они не ушли. Семь больших и значительно более опрятных, даже ладных самцов находилось ближе всего. Серо-бурая шерсть их выглядела тоже не очень чистой, но тела рогачей казались округленней, более сытыми; голову они держали высоко и гордо, по горлу и груди у них свисала зимняя бахрома, а переступали самцы так грациозно и важно, словно все время ощущали на себе чей-то оценивающий взгляд и не хотели ударить в грязь лицом. Они и паслись с таким видом, будто делали одолжение лесу и старой траве.
Вместе со взрослыми красавцами ходили одиннадцать более молодых самцов.
Стало смеркаться. Самцы вроде бы подумывали заночевать тут же, где паслись, потому что долго кружили среди вереска, топтались на месте, но вдруг прислушались и не торопясь, с достоинством ушли.
А на их место осторожно начало подниматься второе стадо из ланок и молоди, которые до этого шли ниже, почти у самого ручья. Видно, тут было больше травы и съедобного мха, чем внизу.
От передних оленух до Саши оставалось едва ли больше шестисот метров, когда произошло событие, совсем уж не ожидаемое и на первый взгляд просто необъяснимое.
Спокойно лежавший Архыз вильнул пушистым хвостом, резво поднялся, и не успел Саша открыть рта, как выпрыгнул из потайки на открытое место. В его порыве не ощущалось ничего агрессивного, напротив, морда и выражение темно-карих глаз источали непритворное изумление и дружелюбие.
