— Они говорят, что вы тундру подожгли и теперь им негде будет пасти оленей.
— А! Вот оно в чем дело! Гриша, передай им, что тундру не мы подожгли. В этом, вероятно, виноваты их же пастухи, пусть на них и сердятся, а теперь приглашай их ужинать.
Наутро всех разбудил странный вой. Две старухи-чукчанки, страшные, грязные, косматые, с отвислыми грудями, вывалившимися из вырезов керкеза, ползали около палаток, собирая руками и ртом ягоды, в изобилии росшие повсюду, и дико выли однотонными голосами. Это не было похоже ни на плач, ни на песни.
— Что они, спятили, что ли?
— Зачем спятили! Это они поют от радости. Пьяны ведь!
— Да откуда ж они водку взяли?
— Хы… откуда им водку взять? Гриб такой есть, мухомором называется, варят они его, и водка получается, да еще покрепче будет. Я вчера был у них, пробовал, — сознался Гриша.
Из мужчин в этот день в лагерь никто не пришел — все стойбище было вповалку пьяно.
Вьючка лошадей отняла несколько часов, — лошади долго не шли на приманку. Скляру для разведки предоставили огромную лошадь с такими хорошими карими глазами и чистой, гладкой шерстью, что невольно думалось, что свои лучшие годы она провела в кавалерии. Остальных лошадей связали звеньями. Расплатившись с «капитаном» и поручив ему доставить оставленное снаряжение в Ново-Мариинск, отряд тронулся в путь. Василий Гаврилович шел напрямик, не обращая внимания на болото. У него был изумительно размеренный шаг, «топографический», по определению Первака. На работе он не спеша устанавливал свою треногу, спокойно визировал, но как это делал — оставлял в секрете. Здесь каждая кочка была сестрой своей соседки, и ориентироваться среди них было невероятно трудно.
Отряд переходил болото, придерживаясь пятен красного мха, ибо практика показала, что на зеленых луговинах была зыбкая топь. Трудно сосчитать, сколько раз за этот переход пришлось развьючивать и вытаскивать завязших лошадей. В час шли не более километра. На лошадей было больно смотреть — и ноги, и животы, и даже головы были у них в грязи, колени дрожали. На беду пошел все усиливающийся, холодный мелкий дождь.
— Стоп! — закричал Скляр, — на сегодня довольно. Осень началась, — добавил он, слезая с измученной лошади. Мокрые палатки пришлось ставить прямо в болоте. Вдалеке было видно чукотское стойбище. Скляр был мрачнее тучи, он видел, что при создавшихся условиях далеко не уйдешь.
Для облегчения партии был отдан приказ оставить из вещей только по смене белья, одной паре запасных сапог, постели и теплую одежду. Продовольствия урезать с таким расчетом, чтобы на каждую лошадь пришлось не более 2½ пудов. Из продуктов взять наиболее легкие: макароны, печенье и сухари. Консервов, как основную тяжесть, оставить самое минимальное количество. Весь остальной груз упаковать и свезти к чукчам.
Дождь барабанил по палатке. До рассвета краснел огонек папиросы в том углу, где лежал Скляр. Остальные тоже плохо спали, один только Гриша, беззаботно храпел на всю тундру.
Спозаранку прибежали чукчи. Пока перепаковывали вьюки, они привели лодку для оставленного им груза. Днем прошли девять километров. На западе показались вершины хребта Рарыткин.
Ночью снова выл ветер, бросая потоки мелкого, нудного дождя.
Наконец стало ясно, что болото тянется до самого Анадырского лимана, представляя собой остатки протоки, соединявшей некогда воды Анадыря и Канчалана. Вскоре открылся и сам лиман, по-осеннему серый и безрадостный. Налетающие шквалы гнали косые полосы до лсд я. Шквал проходил, наступала маленькая передышка, иногда проглядывал солнечный луч, и снова было видно, как с запада надвигалась новая дождевая завеса. Скляр терпеливо ловил моменты, когда можно было фотографировать. Некованые лошади с трудом преодолевали валунные россыпи размытых морен. По твердому прибрежному грунту итти оказалось все же легче, чем по раскисшей тундре. Немного не дойдя до низины, по которой протекала небольшая речка, лошадь Скляра снова увязла. Дальше шла топь, не выдерживавшая даже тяжести человека. Пришлось снова итти в обход вверх по речке, зыбкие берега которой не подпускали к себе ни человека, ни лошадь. Прошли километров пять-шесть, и снова путь перерезал крошечный, но такой же непроходимый приток речки. Один из рабочих хотел было его промерить, но сразу же настолько увяз, что еле сапоги вытащил, да и то при помощи остальных спутников. Быстро надвинулись сумерки.
— Развьючивай!
Сеня Бессарабец попытался провести лошадей на водопой, но они артачились, так как берега колебались, как опара. Пришлось поить лошадей из ведра. Эту ночь спали как в люльках. Под тяжестью человеческих тел в грунте образовались углубления, в которых каждый спал, убаюкиваемый зыбуном, как ласковой матерью. Жалобно кричали гагары и разная болотная птица, еще не успевшая улететь на юг.
Наутро все кругом было покрыто инеем. Зима посылала свой первый привет и первое предупреждение. Скляр очень обрадовался морозу и поехал искать переправу через речку. Его попытка оказалась неудачной. Скляр выкупался сам, измучил лошадь и через пару часов вернулся ни с чем. Решено было обследовать самое устье реки. Предполагалось, что при отливе обнажались галечные отмели и по ним будет можно переправиться на противоположный берег. В новую разведку поехали Скляр, Гаврилыч и Мария. Отлив угнал воду лимана далеко от берега и обнажил метров на 200–250 дельту речки, представлявшую собою тот же ил с редкими пятнами галечника. Промер поручили сделать Марии, так как она была легче весом. В лимане воды осталось немного выше пояса, но илистое дно жадно засасывало босые ноги; Мария только с колоссальным трудом перебралась на противоположный берег, тщательно осмотрев полосу обнаженного дна, отделявшего реку от твердого, коренного берега. Переход показал, что поверхность дельты была неровная и имела различную плотность грунта. Кое-где дно было твердо, как камень, а в одном месте Мария сразу провалилась по колени. Тем же бродом Мария перебралась обратно, и, взяв иод уздцы Пегашку, вновь начал переправу. Лошадь была малорослая и, судя по прежним переходам, достаточно храбрая. Оказалось, что мелкая галька лишь только сверху неровным тонким слоем покрывала ил. Лошадь сразу же увязла передними ногами. Под ее копытами зловеще, с каким-то всхлипыванием чавкала бурая масса.
— Шагай, дурак! В этом только твое спасение, стоять нельзя, сам видишь! — подбадривала дрожащую лошадь Мария, стараясь сдвинуть ее с места.
Как бы поняв ее слова, Пегашка делает шаг, другой и идет на длинном поводу за Марией, которая тщательно ощупывает ногой каждый вершок пути. К несчастью, там, где проходил человек, лошадь, как правило, проваливалась. Бедный Пегашка даже уже на берегу долго дрожал, прижимая уши к затылку. Не найдя перехода через лиман, пошли обратно к Нерпичьей Кошке, где, по словам Григория, находилось чукотское стойбище и рыбалка АКО.
