Так прошла по округе первая весть о его приходе. Многие дни после того были омрачены борьбой человека со зверем. Но Желтый Глаз был неуловим. Он был тогда молод и радостен жизнью, которая упруго и трепетно наполняла его тело, туго затянутое в шкуру, опаленную солнцем. Его мышцы расправлялись как стальные пружины и бросали его на несколько метров вперед. Когда старшие родичи на одном из отдаленных приаральских озер заметили, что он стал не по праву забегать вперед, они прогнали его от себя. После недолгих скитаний Желтый Глаз и появился в Шакал-Тугае. Он беззаботно приблизился к человеку, еще не зная того, что такая дерзость не прощается. Тут-то, завидев однажды стадо баранов, он и ворвался в середину его, распугал, перебил, разметал. В его глазах кипело солнце его страны. Здесь он впервые и увидел этих двуногих, которые с визгом трусливо убежали от него. На этот раз он только в недоумении посмотрел им вслед.
Желтый Глаз сразу понял свои выгоды. Он перестал шуметь и отпугивать баранов, потому что их мясо оказалось нежнее кабаньего. Он стал даже оберегать ближнее стадо от шакалов и других хищников. И округа подчинилась его власти. Желтый Глаз стал искусным пастухом.
Не раз ему приходилось встречаться и с человеком. И всегда этот двуногий зверь трусливо поворачивал от него и жалобно завывал. Иногда Желтый Глаз выходил из зарослей и поднимался на один из холмов. Он чутко ловил неприятные, кислые запахи, которые доносились из ближайшего логова двуногих. Отсюда он видел, как они появлялись иногда кучками по дороге. Обычно каждый из них сидел на спине другого зверя — более крупного, но такого презренного в своем бессилии. По спине Желтого Глаза волной проходила шелковистая судорога негодования. Он видел, какое там происходило смятение, когда замечали его, — слышались звуки наподобие лая, и четвероногие послушно уносили тех, которые вцеплялись им в спины.
Желтый Глаз провожал их долгим и неподвижным взглядом. Он презирал этого трусливого двуногого зверя, сидящего на чужой спине.
Иосиф Иванович минут пять неподвижно смотрел в привораживающее золото костра. Он заскучал о далеких песках и небе — голубом, как купола Баракалы. Спустя минуту он начал вслух вспоминать об этих далеких днях.
— Кы-то из вас видел, как пустыня угасает? Ни-кы-то? Рассказать об этом, друзья мои, к сожалению, нельзя, надо видеть.
И он остановился перед образами воспоминаний. Два его спутника в темноте, молча курили. Иосиф Иванович раздумчиво продолжал…
…Я помню один вечер. Вы знаете, вечером пески как будто охают, тихо так, или звенят, что ли. Со мной тогда было несколько туземцев. Мы ехали в Дурт-куль. Вдруг мои спутники страшно перепугались и — в сторону…
— Чи-то, — говорю, — такое?
А Курбан-бай машет мне и кричит:
— Джул-барс![4]
Я взглянул налево. А там, знаете, тянулись такие небольшие холмики, и на них было много могильников. Ну, обычное кладбище, их много там, — мазары, как называют их туземцы. И вот, друзья, на одной из этих могил я и увидел тигра. Да, представьте себе. Он был ясно-ясно виден. До него было всего каких-нибудь полтораста шагов. Я было — за ружье. Но Курбан-бай пришел в ужас и закричал:
— Нельзя стрелять! Джул-барс молится…
Курбан-бай рассказал мне, что джул-барс раз в год приходит из пустыни к мазарам. Тогда он молится за умерших. Ты не веришь? И я не верю этой сказке, но Курбан-бай верит, и он не даст стрелять.
Зверь был великолепен. Он лежал на могильной плите во всю длину, с поднятой головой. Голова была направлена в нашу сторону. И весь он, от круглых ушек до хвоста, отчетливо рисовался на вечереющем небе. Кругом стояла тишина пустыни, и в ней — только этот неподвижный зверь на могиле.
Сначала Желтый Глаз не сомневался, что ему покорна вся округа, — достаточно было одного его окрика, чтобы трепет охватил все живое. Но потом он убедился, что из всех зверей один ему не покорился, и это был тот — двуногий, трусливый. Этот зверь, обычно не в одиночку, а стадом, смеет врываться в его владения! Он роет землю, отчего в ней появляются трещины, он копается в этих щелях и заливает их водой. Треск и лающий гомон оскорбляют тишину дней.
Изучая двуногих, Желтый Глаз прокрадывался к самому становищу врага. Этот двуногий зверь, очевидно, кем-то был разъярен, а потому он и поднялся на задние лапы. Но где его враг? На кого же он идет боем? Желтый Глаз недоумевал. Он обходил становище с разных сторон, бесшумно протаскивая сквозь заросли свое гибкое могучее тело. Застывая на месте, он видел, что противник его беззаботен, не чует его. Но стоило только Желтому Глазу показаться, чтобы трусливый зверь бежал к стаду, а когда их было несколько, то, не подпуская к себе для честного боя, они бросали навстречу Желтому Глазу огонь и гром, который иногда царапал его до крови. Желтый Глаз фыркал от злости и скрывался в чаще. Одно он почуял — что этот навсегда взбесившийся и вставший на дыбы зверь — его заклятый враг. Но прежде чем вступить с ним в борьбу, Желтый Глаз начал изучать его повадки. Он всюду, где только мог, следовал за ним по пятам. Он высматривал и испытывал его силу, его ухватки. Он не раз убеждался, что наряду с дерзостью этот зверь очень труслив, — и Желтый Глаз возненавидел его всем своим звериным нутром[5].
…По делам экспедиции мне нужно было попасть из Чимбана в Нукус, — продолжал рассказчик. — Всего сто восемьдесят три километра. Ехал один. У меня тогда был чудесный конь — Дельфин. Он сверху был белый, а книзу серый. Я страшно к нему привязался. Он всегда знал, куда я еду, и мне не нужно было следить за ним. Со мной тогда было ружье, замечательная четырехстволка, — два для дроби и два для пуль. У Мюра еще купил. Чтобы не таскать на себе тяжести, я прикреплял его в дороге к седлу. В седле же была и кобура с револьвером. А на себе я оставлял только кинжал, самый обыкновенный охотничий, вроде финского ножа. Ну, к вечеру въезжаю в Шакал-Тугай. Сплошные заросли тростника и колючего кустарника. Пробраться сквозь них без дороги совершенно невозможно. Такие дебри топором рубите — не возьмет. Ну, дорога мне известная — десятки раз ездил. Душа у меня совершенно спокойна Я опустил вот так поводья и задремал. Еду и мечтаю… Хм-м… Вот до Нукуса остается каких-нибудь пятнадцать километров, а в Нукусе ждут меня душистый чай, вкусный виноград, встреча с милыми приятелями и, наконец, сладкая-сладкая подушка после долгого пути… Ведь для усталого путника это же самые прекрасные вещи! Вот еще несколько километров — и я буду их полным обладателем.
