Иван Дмитриевич был добрый, хороший человек, и к тому же прекрасный шорник — к нему приходили заказывать конскую сбрую не только городские, но и приезжали из ближних деревень.
Однажды, увидев, как дед готовится к ловле птиц, я попросил его взять и меня. Уж очень хотелось посмотреть, как он это делает. Иван Дмитриевич прищурил левый глаз, склонил голову набок, сказал раздумчиво:
— Мал еще. Не подойдешь для такого дела.
Но дня через три дед сказал:
— Пораньше ложись спать. Завтра подниму ни свет ни заря.
Было темно, когда дед разбудил меня. Выпив по кружке молока, мы взяли сеть, моток шпагата, большую клетку-садок, другую — маленькую, с чижиком, несколько мешочков с разным зерном, лопатку, топорик и вышли на улицу. Было тихо и прохладно. На темном еще небе сияли крупные звезды, а у самого горизонта уже обозначилась светлая полоска.
Через час пришли на место ловли. В полумраке я с трудом разглядел небольшую поляну, окруженную кустарником и соснами, вперемежку с редкими березами.
Иван Дмитриевич раскинул сеть над расчищенной от травы квадратной площадкой — точком, насыпал под нее конопляного семени, проса, овса, гороха и подсолнечных семечек. В середине площадки вбил колышек и привязал к нему короткой бечевкой чижа — для приманки. Все это старый птицелов проделал быстро, молча, а затем поманил меня за собой в кусты.
— Теперь лежи и не дыши, — седые лохматые брови деда сошлись над переносицей, — иначе все дело испортишь.
Мы лежали тихо. Пахло увядающими травами, грибами и сырой землей. Легкий ветерок чуть шевелил листву на деревьях. Стоило мне пошевелиться, как Иван Дмитриевич молча, но грозно косил в мою сторону.
В лесу становилось светлее. Чижик прыгал по точку, посвистывал и время от времени что-то склевывал. С восходом солнца на поляну начали слетаться птицы. Зяблики, синицы, чижики, щеглы — каких там только не было. Одни сразу же лезли под сеть к чижику, другие сначала садились в отдалении, приглядывались, а потом осторожно перелетали поближе.
Дед взял в руку конец бечевки и весь напрягся.
Вот-вот сеть накроет птиц, а что ждет их — я хорошо знал. Нет, нет, этого допустить нельзя! Птицы должны жить на воле, они должны летать.
Я украдкой взглянул на Ивана Дмитриевича. Его жилистая рука слегка подрагивала. Одно движение — и сеть упадет.
Я приподнялся, приложил ладони ко рту рупором и закричал:
— Ого-го-го! Кыш, кыш!
В ту же секунду старик огрел меня звонкой оплеухой. Я вскочил и побежал через поляну, распугивая птиц, которые еще не улетели с точка.
Так закончилась моя первая и последняя охота за пернатыми певцами.
В тот день, несмотря на обиду, я чувствовал себя героем и решил освободить всех крылатых невольников. Всех до одного!
Вечером, когда в доме наступила тишина, я вылез через окно в сад, открыл дверцы всех клеток…
С тех пор прошло много лет.. Ивана Дмитриевича давно нет в живых. Теперь-то я знаю, что, выпустив из клеток всех его пернатых солистов, сделал отнюдь не доброе дело. Они уже успели привыкнуть к клетке, ослабли, не могли самостоятельно добывать пищу, укрываться от врагов. Но тогда я этого не знал. Зато знал другое: птицы должны летать…
В конце октября у меня неожиданно выдался свободный день, и я решил прогуляться по лесу. Люкс, увидев мои сборы, стал бить хвостом по полу и просительно заглядывать в глаза. «Ладно уж, возьму, — смилостивился я. — Только веди себя хорошо».
Путь наш лежал через поле, засаженное капустой. Капусту, конечно, убрали, но местами еще лежали ворохи зеленого листа и торчали остатки срубленных кочанов. «Сюда непременно должны забегать зайцы, — подумал я, — если они, конечно, тут водятся».
Снега еще не было, а на затвердевшей земле следов косого не разглядишь. Люкс никакого отношения к зайцам не имел, у него — сеттера — другой охотничий профиль.
Мы прошли с ним все поле и не встретили ни одного длинноухого. На опушке немного передохнули и вошли в лес.
Березы стояли голые, только кое-где на ветках виднелись свернувшиеся в трубочку засохшие листья. Мертвую тишину изредка нарушали звонкие и задорные крики большой синицы. Люкс бегал среди деревьев, что-то вынюхивая и время от времени оглядываясь на меня.
Идти по осеннему лесу тоже интересно. Под ногами шуршат опавшие листья. Когда на них ступаешь, они слегка пружинят. Кусты шиповника увешаны крупными глянцевыми пурпурными бусами. Прихваченные первым морозцем, ягоды приятны на вкус. На некоторых пнях еще сохранились семейки сморщенных опят.
День выдался тихий и какой-то грустный. Все небо затянули серые облака, и ни один солнечный луч не мог пробить их толщу. Нет-нет, да и мелькали в воздухе одинокие снежинки. Было довольно тепло, и они таяли, еще не успев опуститься на землю.
Встретилось небольшое болотце. Воды в нем осталось немного, она казалась почти черной, а на ее поверхности стыли желтые круги листьев. Я обошел болотце и вдруг увидел, как впереди зашевелилась трава, из-за кочки выскочил заяц-беляк и неуклюже запрыгал от меня. Что-то в нем сразу показалось мне странным. Вот он, делая прыжки то вправо, то влево, с разгону ударился о пенек и остановился. Я бросился к нему.
При моем приближении косой заметался в кустах и сам угодил мне в руки. Прижав к себе зверька обеими руками, я сел на первую попавшуюся кочку и осмотрел пленника. Заяц оказался слепым! Веки обоих глаз были словно склеены. Какие-то мелкие насекомые копошились на них. Он был очень худой, и я подумал, что заяц ослеп давно, а жизнь ему давалась трудно.
Зверек мелко дрожал и временами, делал попытки вырваться. Я поглаживал его, успокаивал:
— Ну-ну, дурашка! Не бойся, я тебя не обижу. «Что же с ним делать? — думал я. — Отпустить — пропадет».
Было удивительно, как он до сих пор не попал на зуб лисе или бродячей собаке. Поразмыслив, решил унести его домой, а там будет видно.
Стал звать Люкса, но он где-то застрял. Наконец, собака появилась, с разгону выбежала на меня, а увидев живого зайца, в недоумении остановилась. «Что же это такое, хозяин, — говорил ее взгляд. — Я ног не жалею, рыскаю но лесу, а ты тут развлекаешься».
Постояв немного, Люкс с лаем бросился на зайчишку.
— Назад, Люкс, назад! Мы должны ему помочь. Понял?
Собака перестала лаять, отошла в сторону и села, обиженно поджав хвост. Я засунул зайца в рюкзак, хотя он сопротивлялся, и повернул к городу.
Дома удивились моему раннему возвращению, а еще больше — живому зайцу. В это время пришел из школы сын. Увидев, чем я занят, он в восторге воскликнул:
