Было утро. Стены вагона раздвинулись, и пораженная Додди увидела белую завесу из падающего снега. Сквозь толчею снежинок смутно темнели станционные постройки, пакгаузы, вагоны, стоявшие на путях. Снег был Додди в новинку, и, наверно, вам это покажется странным. Однако, проживя много лет в стране снежных метелей, Додди ни разу не выходила на улицу зимой, и теперь каждая снежинка, попавшая на её хобот, казалась ей странным холодным насекомым, и Додди с силой дунула в воздух, чтобы разогнать их назойливый, неприятный рой. Но еще больше, чем Додди, были смущены снегом служители. Снегопад продолжался, как им сказали, уже третий день, снег лег на землю толстым скрипучим покровом и, похоже, не считал себя слишком ранним и не собирался таять. Что было делать? И что толку было бы бранить капризы природы, синоптиков, устроителей несвоевременного путешествия, черта и бога!
Надо сказать, что люди местного цирка успели, правда, побеспокоиться о гостье и привезли на станцию четыре огромных теплых валенка из овечьей шерсти, подшитых кожей. Но Додди не оценила их заботу, хотя и позволила натянуть валенки на свои ноги. Стоило ей сделать несколько шагов по снегу в обновке, как она остановилась. Я не рискну предположить, что ей не понравился фасон или она почувствовала себя клоуном в этой обуви. Но все же явно ее что-то рассердило. Может быть, обувь жала или колола ступни. Додди согнула одну переднюю ногу в колене, резко брыкнула ею, и валенок, как запущенный катапультой, прошумел над головами столпившихся людей и канул в сугроб. Точно так же Додди поступила с остальными тремя. Пришлось ее снова загнать в вагон и послать людей за салом.
Через час Додди входила в заснеженный город, смазанная не хуже, чем какой-нибудь мотор на складе. Особенно густо, чтобы не потрескались от мороза, ей смазали салом кожные складки, уши, кончик хобота и подошвы.
От станции до первой улицы Додди шла по буграм, скользила по притоптанному снегу и даже один раз завалилась на бок, хотя ее вели за машиной, груженной песком, и человек, стоявший с лопатой в кузове, и она сама сыпали песок на дорогу. Однако все это еще не было бедой. Бедой стало то, что Додди все же успела сильно озябнуть и простудилась. Но хворь ее обнаружилась только на другой день после приезда — уже перед выходом на цирковую арену. А в тот вечер, едва Додди оказалась в теплом помещении, ей поднесли ведро разбавленного спирта, высыпали туда пачку рафинада и поставили это лекарство перед слонихой: «Пей, согревайся!»
Додди начала пить, сначала осторожно, потом жадно, а выпив, почувствовала, как теплеют ее уши и ноги, и приободрилась. Снег, который недавно на нее падал, представился теперь ее хмельному воображению чем-то вроде веселой мохнатой собаки, а мороз и холодный ветер показались приснившимися. К людям же, напоившим ее, она почувствовала такую любовь, словно это были рожденные ею слонята. Додди захотелось выпить еще и еще, и она вспомнила, что перед тем, как долить в ведро воды, ее дрессировщик отлил часть жидкости в поллитровую бутылку и поставил на подоконник. Неуверенно переступая помягчевшими ногами, Додди подошла к подоконнику и повела взглядом на увлеченных разговором людей. Бутылочное стекло было скользким, но все же Додди поднесла горлышко к своему рту. Однако слониха не была заправской пьяницей — посуда выскользнула из-под хобота, и звенящие осколки рассыпались по цементному полу загона.
— Ах, Додди, негодница, чтоб тебя! — обругал ее дрессировщик. — Ты захотела, чтобы тебе одной было весело?
Додди не поняла его огорчения. Она только стояла, с видом согласия покачивая головой, пока он ее отчитывал. Потом ее стало клонить ко сну. Слониха подогнула ноги и легла боком на мягкое сено.
3
К вечеру следующего дня публика заняла в огромном, недавно построенном цирке — гордость горожан — не только все места, но забила даже проходы. Каждому хотелось увидеть необычайно талантливую, по слухам и по газетам, слониху.
Однако представление чуть не сорвалось. Додди нельзя было выступать. Конечно, она молчала, но так решил за нее дрессировщик. Он переругался с дирекцией, доказывая, что Додди кашляет и чихает, что она не сможет выполнить ни одного трюка и что ей нужен покой.
— Но ты только взгляни, что творится в зале! — сказал директор и сделал умоляющее лицо. — Мы сейчас дадим ей таблеток. А после окончания — еще спирту. Разве мы не ходим на работу, когда кашляем и чихаем?..
И под звуки фанфар в ярком цирковом наряде, сопровождаемая своим дрессировщиком-клоуном, Додди все же явилась на арену.
Как вы думаете, с каким сердцем человек, любящий свою воспитанницу, должен заставлять работать заболевшую слониху? Да еще, как бы в насмешку и в укор, первая часть аттракциона представляла сатиру на людей, допускающих жестокость с цирковыми животными. Наш клоун делал вид, что зло бьет слониху, отчего она падала то на задние, то на передние колени, затем дергал ее за хвост, чтобы она села в металлическое кресло, все время бранился и под конец, будто окончательно рассвирепев на медлительную ученицу, ударил ее громадной дубиной по голове (сделанной, кстати, из легчайшего пенопласта).
— Варвар! — внезапно прохрипела Додди и повалилась на землю, как будто потеряв сознание, На шее у нее был припрятан портативный громкоговоритель.
И вот лежит наша Додди и слышит, как хлопочет над ней испуганный якобы дрессировщик, и знает она, что ей сейчас надо будет вставать для продолжения сцены, а вставать ей не хочется. И так тяжело ей, представьте, так нехорошо, как примерно было бы нехорошо вам, разбуди вас посреди ночи и заставь заниматься зарядкой. Додди и самой были странны ее новые ощущения, ее лень, но она ничего не могла с собой поделать.
По ходу представления клоун должен был побежать за врачом, а Додди следовало сразу же очнуться, переломить о колено дубину и заявить публике, что пришла пора перевоспитать дрессировщика. Но клоун уже несколько раз возвращался на арену, толкал Додди, кричал на нее, она же только слабо шевелила хоботом и раза два кашлянула.
Признаться, наш дрессировщик перепугался. Ведь Додди казалась умирающей! Не могло быть и мысли продолжать номер, надо было хотя бы поднять и увести слониху, чтобы у неискушенной публики не создалось впечатления, что в цирке действительно убивают животных. Надо отдать должное хладнокровию нашего товарища — он нашел способ оттянуть время.
— Будьте свидетелями на суде! — обратился он к зрителям. — Разве Додди оглушена?! Кто видел, чтобы я тронул ее хотя бы пальцем? Выходи! Я утверждаю: она спит! А вы можете проверить правоту моих слов. Спящая, она не любит громких аплодисментов. Они ее будят. Похлопайте!..
