— Ты думаешь, они не привыкнут к его пушке?
— Пусть привыкают. Авторитет уже создан. Громкий! — Муж засмеялся. — Деспотиха запугана — это главное. Если расстреляет все пистоны, я ему еще подброшу. Да и этих хватит нагнать страху.
— А не отнимут?
— Что?! Они не прикоснутся к игрушке, как не прикоснулись бы к змее!
— Да… Вот что значит начать новую жизнь…
— Ничего!.. Главное — он умная обезьяна. Если б мы занимались с ним по-настоящему… Но мы где-то сделали ошибку…
Жена вздохнула:
— К сожалению, пугач — это все, что мы ему дали «полезного»…
Е. Кондратьев
Додди-артистка
Карелу Створа, воспитателю слонов
Пунчи, Кади и Дженни
1
В театре начинался спектакль.
За сценой в клетках ждали своего выхода звери. Славная труппа! Барсук и енот, гималайский медведь и кошка, лиса и волк, свинья, мартышка и прочие творческие работники.
Я, служивший в театре дрессировщиком не первый год, знал, как подойти к каждому из них, знал их вкусы, привычки и угадывал их настроение так же легко, как настроение своей жены. И мне бы еще долго казалось, что в их поведении не может уже быть для меня ничего нового, не замеченного мной, если бы мой сын не прислушался в ту минуту к словам ведущей.
— Дети, — говорила ведущая, стоя на авансцене. — У меня есть к вам просьба. Наши четвероногие артисты очень любят громкие аплодисменты. Если вы увидите, что артист вам понравился, вы, пожалуйста, похлопайте ему. Договорились?
— Да! — ответили дети.
— Она правду сказала? — спросил меня сын.
И тут я замялся. Аплодисменты любим мы, дрессировщики. Это награда за наш труд. Но звери?..
Мне пришлось объяснить мальчику, что это шутка и что, конечно, они лишь исполнители наших приказов.
Однако после спектакля мне стали приходить на память разные случаи из жизни театра, размышляя над которыми я понял тогда, что во многом был слеп, не видя того, что каждый день проходит перед глазами, и плохо понимая наших питомцев.
Особенно ярко представилось мне одно, не совсем обычное, прошлогоднее выступление слонихи Додди на гастролях. Пожалуй, об этом стоит рассказать.
2
Но прежде всего — о дороге.
С первых шагов гастрольное путешествие Додди не сулило удачи. Начать с того, что слониха не захотела покинуть свой дом. Она любила прогулки по соседним улицам города, но прогулки днем, а не ночью. Кроме того, она привыкла гулять вместе со старым, одряхлевшим верблюдом Гобо, который был у нас на пенсии и которому, чтобы нагнуть голову, требовалась целая минута. Этот Гобо проживал рядом с Додди в одном доме — так хотела слониха. И когда она поняла, что ей предстоит разлука с верблюдом, она порвала цепь на ноге и вернулась к нему. Пришлось обмануть Додди и вывести Гобо на улицу. Он шел некоторое время рядом с ней, потом сбоку от грузовика, к которому была привязана Додди, а затем его увели вперед и спрятали в проулке.
Слониха так и считала часть дороги, что верблюд идет где-то близко, впереди машины, а потом забыла о нем. Ходьба по ночной Москве — не такое уж привычное зрелище, и ярко освещенные витрины, разноцветные огни вывесок, редкие такси, загадочность громадных домов с темными окнами — все это отвлекло Додди от мыслей о старой привязанности. И она мирно прошла остаток пути до товарной станции, запуская хобот в кузов грузовика с сеном.
Люди, сопровождавшие слониху, поеживались от ночного озноба, спорили, надо ли накрыть Додди теплой попоной, ворчали, что сезон гастролей окончился и вся эта затея зря придумана, пусть даже октябрь ожидается на редкость теплый.
Слониха слушала их голоса, улавливала в них нотки озабоченности, как бывает перед самым представлением, и думала о том, что скоро она придет в большое помещение, где будет много света, музыки, человеческих лиц и где ей предложат делать старую, хорошо заученную и чем-то очень приятную работу.
Вот почему Додди стало досадно и скучно, когда ее ввели в темный товарный вагон и повезли неизвестно куда и зачем.
Путь был долгий, слониха ехала почти неделю, ей нечего было делать, размышлять она не умела, и ей оставалось утешаться одними воспоминаниями.
Додди очень любила свое искусство. Дрессировали ее по методу Владимира Дурова, бить никогда не били. На сцене или арене, где бы она ни выступала, ее кормили слаще, вкусней, чем в жилище. Номера были иногда очень трудные, но уже привычные, и они не только не доставляли ей муки, но весело горячили ей кровь, заставляя сильнее биться ее большое сердце. И пока под вагоном стучали колеса, Додди перебирала в памяти лучшие минуты своих выступлений. Она помнила вечер, когда впервые угадала связь между угощением, которое протягивал ей человек, и смехом, криками, рукоплесканиями зрителей. Она тогда была еще молода, но уже успела сменить старую программу на новую и выступила в аттракционе «Слон дрессирует дрессировщика», который создал имя ей и ее учителю и в котором она продолжает совершенствоваться и по сей день. Аттракцион имел бурный успех, воздух цирка все чаще и чаще содрогался от хохота зрителей и под конец словно сгустился от аплодисментов, и зрители не хотели отпускать полюбившуюся артистку, а дрессировщик первый раз в жизни прямо на арене распечатал целую батарею банок с медом и стал угощать им Додди. Вот когда она поняла сладость аплодисментов, как сладость пахучего меда! С тех пор, стоило ей услышать, как люди бьют в ладоши, она вспоминала о том своем выступлении, и у нее каждый раз вновь возникала надежда, что ее угостят чем-нибудь необычным.
Но если наградой ей был только кусок сахару или огурец, она не огорчалась и думала, что, значит, сегодня ей недостаточно много хлопали. Но ведь впереди завтра и послезавтра, впереди бесконечность — с аплодисментами, с обещаниями удовольствий. И хотя в жизни бывают и такие случаи, когда Додди, вот как сейчас, вынуждена стоять в каком-то неуютном, холодном ящике, все же таким неприятностям обязательно приходит когда-нибудь конец.
А поезд все шел и шел. Дул ветер. В товарном вагоне становилось все холоднее, и служители беспокоились, как бы Додди не простудилась. Хотя она была покрыта попоной, а на голову ей надели капор, но цепь, на которой сидела слониха, проходила через большую дыру в полу, и по вагону гуляли сквозняки. Ветер Додди не нравился. Она родилась в Индии, и холод казался ей опасным, как неизвестное, затаившееся животное. Хлопая ушами и неспокойно переставляя ноги, она под конец пути стала подумывать о побеге из неуютного жилья в какое-нибудь теплое, как ее столичный слоновник, помещение. Но тут поезд остановился.
