— Да в том-то и дело, что нет! Ну-ка, подержи секундочку лошадь, я сбегаю погляжу, что с ним такое.
Я помчался туда, где Фрэнсис продолжал свой разговори с муравьедом. При моем появлении он не только не прервал его, но даже не соизволил поднять глаза. По выражению его лица и дикой жестикуляции я догадался, что он поминает муравьедову бабушку, дедушку и в бога душу мать во всех выражениях, какие только встречаются в диалекте мунчи. Предмет его поношений только бесстрастно смотрел на него, чуть-чуть пуская пузыри из носа. Но вот, истощив весь свой лексикон, Фрэнсис замолк и скорбно воззрился на меня.
— Что случилось, Фрэнсис? — спросил я, пытаясь успокоить его и в то же время понимая, что этот мой вопрос чисто риторический: что с ним творилось, мне было предельно ясно. Переводя дух, Фрэнсис обрушил на меня бурный словесный поток. Как я ни прислушивался, мое ухо могло различить только одно слово, казалось не имеющее никакого отношения к делу: не то «футбол», не то «волейбол», и наконец я расслышал четко: бубол. Лишь через довольно продолжительное время до меня дошло, что от нас хочет Фрэнсис: один из нас пусть покараулит муравьеда, а двое других поедут на ферму — тут он указал на крохотное пятнышко на горизонте — добывать совершенно необходимый нам предмет бубол. В надежде найти на ферме человека, хоть сколько-нибудь владеющего английским, я согласился с этим предложением и помог ему отнести муравьеда в тень под ближайшие кусты. Затем я поскакал к Бобу объяснить ситуацию.
— Слушай, покарауль-ка муравьеда, а мы с Фрэнсисом поскачем на ферму и добудем бубол, — сказал я.
— Добудете буб… что?! — с изумлением спросил Боб. — у тебя заодно с Фрэнсисом сдвиг?
— Да что ты, дружище! Нам нужен бубол, — поправил я.
— А это еще что за хреновина?
— Не имею представления. Наверное, какой-нибудь транспорт.
— Твоя идея или Фрэнсис надумал?
— Фрэнсис. Он говорит, что это единственный выход.
— Ладно. Но что такое бубол, в конце концов?
— Да почем я знаю, дружище! Будь я лингвистом, я бы решил, что это какой-нибудь футбол. А по логике вещей… Наверное, какая-нибудь тележка. Во всяком случае, на ферме должны быть люди — может, помогут.
— Ну да, а я тем временем подохну от жажды или буду растерзан муравьедом, — горестно сказал Боб.
— Что за чушь! Муравьед так надежно запакован в мешок, что никуда не вырвется. А насчет попить не беспокойся — на ферме что-нибудь раздобуду.
— Если ты вообще доберешься до фермы. Ты что, не понимаешь — Фрэнсис сейчас в таком состоянии, что, пожалуй, еще потащит тебя на четырехдневную прогулку до самой бразильской границы! А впрочем… Черт с ним, я уж пожертвую собою ради твоей высокой миссии!
Но все же, когда мы с Фрэнсисом тронулись в путь, он крикнул вдогонку:
— Смотри, не забывай — я приехал в Гвиану заниматься жи-во-пи-сью, а не работать сторожем при этих чертовых муравьедах! Да постарайся раздобыть попить — если окочурюсь тут от жажды, то это останется на твоей совести!
…Как мы добирались до фермы, лучше не вспоминать. Фрэнсис погнал свою лошадь, словно ветер; моя же, очевидно сочтя, что мы возвращаемся домой насовсем, старалась не отставать. Казалось, не будет конца этой бешеной гонке, но вот я услышал лай собак, и мы, галопом влетев в ворота, остановились перед длинным низким домом — я на мгновение почувствовал себя героем ковбойского фильма-вестерна, и почти ожидал, что вот сейчас увижу вывеску салун «Золотой песок». Тут на пороге появился премилый старик-индеец и поздоровался со мною по-испански. Я не нашел ничего лучшего, как ответить ему глупой Улыбкой, и последовал за ним под благословенную тень и прохладу дома. На невысокой каменной кладке, выполнявшей роль стены, сидели двое диковатого вида юношей и изящная девушка; один из юношей занимался тем, расщеплял палку сахарного тростника и бросал куски трем голеньким детишкам, ползавшим по полу. Я уселся на низкую деревянную скамейку, и вскоре девушка принесла мне чашку кофе — я, донельзя измученный жарой и жаждой, ни о чем лучшем и мечтать не мог. Пока я потягивал кофе, старец вел со мною продолжительную беседу на смеси английского и весьма скверного испанского. Наконец появился Фрэнсис и повел меня в поле, на котором пасся самый натуральный, здоровенный бык.
— Бубол, — сказал Фрэнсис, показывая на скотину.
Так вот что скрывалось за таинственным словом! Он просто хотел сказать «буйвол».
Пока быка седлали, я вошел в дом и выпил еще кофе и, прежде чем сесть на лошадь, попросил у старца бутылку воды для Боба. Мы раскланялись, сели на лошадей и выехали за ворота.
— Ну, а где твой хваленый буйвол? — спросил я Фрэнсиса.
Он указал рукой, и я увидел такую картину: по саванне тяжелыми скачками мчится бык, а на его спине восседает дражайшая половина Фрэнсиса. Ее длинные черные волосы так и плескались по ветру — ну ни дать ни взять чернокудрая леди Годива!
Мы с Фрэнсисом что есть духу помчались напрямик к тому месту, где оставили Боба, так что оказались там намного раньше, чем черноволосая амазонка на быке. Сцена, которую мы там застали, не поддается описанию: каким-то титаническим усилием муравьед освободил от пут передние лапы, порвал мешок и наполовину вылез из него. К моменту нашего прибытия он скакал по кругу с мешком на задних лапах, словно тренировался для состязаний по бегу в мешках, а несчастный Боб гонялся за ним по пятам. Поймав беглеца и запихав его в новый мешок, я как мог утешил Боба и вручил ему в награду бутылку воды. С наслаждением высосав ее и переведя дух, Боб поведал нам без утайки все происшедшее за время нашего отсутствия. Оказывается, как только мы скрылись из виду, его лошадь (которую он считал надежно привязанной к кусту) отвязалась и долго не давала себя поймать. Боб гонялся за нею я по всей саванне, приманивая ласковыми словами, и в конце концов изловил. Вернувшись назад, Боб обнаружил, что муравьед прорвал мешок и вот-вот сбросит с себя веревки. Разъяренный Боб запихал его обратно в мешок и тут увидел, что лошадь ускакала вновь. Так повторялось раз за разом, и только один раз эти монотонные повторы несколько оживились ввиду появления стада крупного рогатого скота, которое обступило место представления и стало наблюдать за действиями Боба с плохо скрываемыми раздражением и агрессивностью, каковые свойственны парнокопытным. Боб сказал, что присутствие бесплатных зрителей еще можно было бы перетерпеть, если бы среди них — или это ему померещилось? — не преобладали рогоносцы мужского пола, короче говоря, быки. Но в конце концов обладатели рогов и копыт благополучно удалились с места события, Боб, в который раз запихивая муравьеда в мешок, уже думал, что этой карусели конца-края не будет, когда мы подоспели.
— У меня уже голова пошла кругом, когда вы наконец появились, — сказал он.
Как раз в этот момент, скача галопом по густой траве верхом на быке, показалась наша очаровательная амазонка с развевающимися волосами. От этого зрелища у Боба глаза вылезли из орбит.
— Это что… наваждение? — заплетающимся от страха голосом спросил он. — Вы-то сами это… видите?!
— Гляди, дружище, это и есть тот самый буйвол, которого мы наняли за бешеные деньги ради нашего спасения.
Боб рухнул в траву и закрыл глаза:
— Хватит… Хватит с меня быков на всю оставшуюся жизнь! Грузите муравьеда на эту тварь, и пусть она забодает вас до смерти! А с меня хватит — я полежу, а затеи спокойненько поскачу домой.
Итак, мы втроем — Фрэнсис, его благоверная и ваш покорный слуга — дружными усилиями погрузили протестующе фыркающего муравьеда на широкую стоическую спину быка. Затем мы взгромоздили на спины кляч наши исстрадавшиеся тела и двинулись в долгий путь на Каранамбо. Солнце на какой-то момент зависло над отдаленною грядою гор, наполнив саванну торжественным зеленым сумеречным светом, впрочем, почти сразу и погасшим. В полумраке мягко перекликались земляные совы, а когда мы проезжали мимо озера, над поверхностью, словно две падающие звезды, пронеслась пара белых цапель. От зверской усталости ныла каждая клеточка. К тому же наши росинанты постоянно спотыкались, мы каждую секунду рисковали перелететь через их головы и быть затоптанными их копытами. Вот уж звезды зажглись, а мы все как заведенные продвигались вперед по бесконечной густой траве, не ведая направления, — да в сущности, нам было все равно. Вот прорезался, посеребрив траву, бледный серп луны, и в его лучах тяжело храпящий буйвол выглядел неким уродливым доисторическим монстром, вышедшим на просторы только что сотворенного мира. Я клевал носом, раскачиваясь в своем малокомфортабельном седле, время от времени в безмолвном полумраке саванны разносились раскаты отборной брани. Это значило, что в очередной раз кляча Боба споткнулась, и лука седла впилась в его многострадальный живот.
