Кусок 6
ЛЮДИ ЛАЯТЬ НЕ УМЕЮТ
Сколько раз я наблюдала, как в начале осени мой хозяин Лесничий вдруг становится озабоченным и суетливым, и очень злится, если наша четвероногая братия хочет лишний раз обратить на себя внимание и путается у него под ногами.
В такие дни обычно становится уже прохладнее, и листва облетает с деревьев, и трава понемногу желтеет и клонится к земле. А самое главное — я и в себе начинаю замечать кое-какие перемены: дневной сон — неспокойный и чуткий, по всем четырем лапам разливается приятная бодрость, зрение и слух обостряются, нос улавливает тончайшие миазмы леса, и нечто сердитое и хлопотливое будоражит мою честную собачью душу.
По утрам, вместе с душным ароматом отмирающей зелени, в мои ноздри врывается, подобно свежему ветру, полузабытый запах пороха, крови и только что выпавшего снега. И тут мне уже становится просто невмоготу: когда же, когда же, наконец, наступят счастливые минуты самого понятного и самого разумного человечьего и собаческого бытия, которое называется охотой?! И, как правило, мне недолго приходилось томиться от нетерпения: через два-три дня после исчезновения мух и комаров начиналась настоящая жизнь.
Жизнь эта была нелегка. Случалось, что наши собаки после целого дня напряженных, но зверски увлекательных трудов валились с ног от усталости. И все-таки время темпераментной охотничьей страды мне нравилось куда больше, чем времена летней праздности.
А вот нынешние теплые времена слишком затянулись. На огороде, который примыкает к лесу, давно уже выкопали позднюю картошку. Мне в своей летней квартире-будке на краю огорода уже нечего было делать. По ночам, да и то изредка, приходил только Дырявый. Он еще надеялся что-то найти среди развороченных грядок, но его всегда постигала неудача. К тому же, я ему, разумеется, не давала предпринимать более тщательных поисков. Начинала рычать и лаять, и старый хрыч с тоскливым вздохом удалялся в густые заросли чагарняка, которые покрывали склон пологой балки неподалеку от центральной усадьбы нашего лесничества. А его здоровые и сильные сородичи делали в это время ночные набеги на отдаленные кукурузные поля в предгорьях, где зерно созревает медленно.
Шли дни. И все они были необычайно теплыми. Еще не выпало ни одного холодного дождя. И даже не ныли мои суставы, пораженные профессиональной болезнью охотничьей собаки. (Кажется, я уже говорила, что эта болезнь называется ревматизмом).
Несколько раз приезжал Директор — Хозяин моего Хозяина. И всякий раз Лесничий пожимал плечами и говорил:
— Что за осень! Прямо не октябрь, а настоящий август. Лист еще густой, бурьян в лесу — выше пояса!
Директор задумчиво покачивал головой и отвечал:
— Ну это до первого дождя. А там дело пойдет!
Но дождевые тучи обходили наши края стороной.
Однажды, еще до восхода солнца, во двор усадьбы въехало несколько машин, раздались громкие голоса людей, восторженное потявкивание собак. Я выскочила из своей будки и, слегка задыхаясь от волнения и усилий, понеслась к усадьбе. Неужели началось? Лесничий с Директором ходили по двору и распоряжались самыми настоящими охотничьими сборами. Только Палыча не было…
Егери уже сидели в машине, где помещалось восемь человек и четыре собаки. И вот я вижу, как высовываются из незакрытой еще кабины две довольные и глупые морды псов-близнецов, которые и имена имели одинаковые, оба — Джульбарсы. Эти молодые наши новички, не в меру надоедливые и жизнерадостные, очень гордились таким громким именем, хотя оно и было у них одно на двоих. Когда кто-то звал: «Джульбарс!» — они бежали вдвоем, стремясь обогнать друг друга во что бы то ни стало.
Приготовился к поездке на охоту и еще крепкий ветеран Зауэр. Единственно, чем он был сейчас озабочен, так это размышлениями о предстоящем рабочем дне. Он думал, конечно, как бы и сегодня удержать свой авторитет смышленого и трудолюбивого загонщика и тем самым еще раз оправдать редкостное имя Зауэр. Ведь так люди называют некоторые ружья. Лично я не замечала особой разницы между ружьями «Зауэр» и всеми другими, разве что у первых несколько иной запах.
Но я немножко отвлеклась. Сборы подходили к концу. Охотники разместились в двух других машинах. Директор и Лесничий усаживались тоже, а на меня никто не обращал ни малейшего внимания. Лишь два Джульбарса с любопытством посматривали в мою сторону, свесив изо рта красные тряпки своих языков. Я подбежала к Лесничему, собиравшемуся уже захлопнуть дверцу машины, поставила передние лапы на подножку и заглянула ему в глаза.
— Смотрите! — крикнул он. — И Картечь туда же!
Директор взглянул на меня и, засмеявшись, ответил:
— Не хочет старуха идти на пенсию. Не хочет…
Лесничий наклонился, похлопал меня по плечу и легонько оттолкнул от машины:
— Давай, Картечь, старушка, иди отдыхай… Ты уже свое отбегала…
Машины зарычали и понеслись след в след по мягкой лесной дороге.
Я побежала вдогонку, но скоро выбилась из сил, отстала и остановилась.
Уехали.
Без меня.
Я немного посидела на дороге, затем тихо поплелась к дому. В моей миске еще оставалась вчерашняя еда, которую я специально оставила на утро, но есть мне сейчас совсем не хотелось. Мда-а… Густая похлебка из пшена, сваренного с говяжьими костями… Самих костей мне уже не дают. Все равно я не смогла бы их разгрызть. Зубы уже не те. И ты получаешь еду, которую не надо жевать. Пенсия? Да, да, кажется, она и называется пенсией — еда, которую можно есть не жуя.
Нет, нет! Не говорите мне, что это ничего особенного не значит, если тебя не взяли на охоту, если считают, что твое дело никому уже не принесет пользы! Не говорите мне о том, что я не могу разгрызть добрую кость и полакомиться ее мозгом. Может быть, и в самом деле мои зубы уже никуда не годятся. Однако, если вы мне об этом скажете открыто, прямо в глаза, я вас прокляну или, в крайнем случае, искусаю. Или, наконец, просто облаю и все!
Как я предполагала, уехала наша компания далеко. Ни звуков охотничьего рожка, ни отдаленного грома выстрелов я в этот день не слышала. Конечно, ездили в верховья ущелий, где осень не заставляет себя долго ждать. А какая сейчас охота у нас, в предгорьях, где дубравы и чинаровые леса еще труднопроходимы из-за густого засилья бурьянов!
К вечеру, противным нытьем заломило мои кости, вспухли суставы, а душу охватила такая тоска, что впору было утопиться в пруду, которым заканчивалась широкая Чагарняковая балка. Приступ стариковской хвори оказался не случайным. К исходу дня густые тяжелые облака, которые медленно продвигались со стороны гор к равнине, обложили небо. Подул непривычно чужой, пронизывающий ветер, и на землю упали первые капли холодного дождя. Как раз в это время вернулись охотники.
