Подобрав поводок, он приготовил кусочек сахара, чтобы отвлечь и успокоить щенка, если тот испугается. «Лучше бы не гудел», — думал Санька, смотря на неуклюжую машину. Но на дороге, как назло, остановились две зазевавшиеся старухи. Громко крича, они о чём-то разговаривали. Одна всё время показывала куда-то своей суковатой палкой. Автобус сигналил издали, но старухи не слышали. Подойдя к ним, машина рявкнула своим тройным сигналом, пронзительно взвизгнула тормозами и резко остановилась. Из кабины высунулся рассерженный шофёр. На углу засвистел милиционер. Перепуганные старухи шарахнулись в разные стороны.
— Ну, — заволновался Санька, протягивая Мушкету сахар, — перепугали до смерти.
А Мушкет, навострив маленькие ушки, оскалил зубы и залился тоненьким лаем вслед ковыляющей старухе, которая громко стучала палкой по тротуару, а на автобус совсем не обращал внимания и даже не смотрел в его сторону.
К лету Мушкет стал совсем большим. Уши у него торчали кверху острыми треугольниками, лоб был широкий, а глаза тёмные и быстрые, хвост загнулся кренделем на спину. Он был резвый и сильный, смело ввязывался в драки с собаками. От Саньки не отставал ни на шаг, слушаясь малейшего его приказания, ложился по команде, доставал из воды брошенную палку, нёс в зубах кепку и знал ещё много всяких собачьих премудростей.
Летом Санька любил ходить к реке, часами пропадал там, купаясь и загорая, наблюдая за новенькими самоходными баржами. Эти вытянутые узкие баржи, обгоняя буксирные пароходы, как-то странно глухо гудели, словно кто-то там внутри дул в большой флакон. Чумазые пыхтуны-буксиры далеко отставали от них. И Санька, качаясь на высоких покатых волнах, оставленных самоходкой, думал, что буксирам, наверное, стыдно: как-никак, а самоходка всё-таки баржа.
— Вам, старикашки, на отдых пора, — говорил он, насмешливо подмигивая буксиру, за которым, как гусыни за гусаком, тянулись деревянные пузатые баржи. На их палубах громоздились бочки, тюки, ящики с какими-то машинами, подъёмные краны. В этом году их везли вдвое больше, чем в прошлом.
Мушкет сидел рядом с Санькой на берегу и помахивал своим пушистым хвостом, словно тоже радовался, что на реке стало больше пароходов и барж.
Когда наступила зима, Санька начал приучать Мушкета к лесу, к охоте. Он по-прежнему ставил в лесу ловушки и обходил их вместе со своим четвероногим другом. Однажды в ловушки попало шесть зайцев. Нести на себе такой груз было неудобно, и мальчик, связав лыжи, уложил на них добычу. Несколько часов он тянул их за собой, обливаясь потом и проваливаясь иногда по пояс в снежные намёты. Мушкет бежал рядом, подбадривая его радостным лаем.
С этого дня Санька решил обучать собаку ездовой службе. Только вот беда — не было лёгких саней. Сам он сделать их не мог и попросил дядю Петрована. Тот ни в чём не отказывал мальчику — он был другом Санькиного отца, погибшего на фронте, и когда-то вместе с ним охотился в окрестных лесах, а теперь учил Саньку охотничьей сноровке.
Дядя Петрован сшил для Мушкета мягкую прочную шлейку, выгнул полозья для саней, врезал копылки и туго стянул их крепкими сыромятными ремнями. Сани получились лёгкие и прочные.
Потом занялись обучением собаки. Дядя Петрован давал Мушкету кусочек мяса и, отойдя шагов на пятьдесят, звал его, протягивая новую приманку.
Санька стоял рядом с собакой и командовал:
— Вперёд, Мушкет! Вперёд!
Мушкет натягивал ремни и, прижав к спине хвост, мчался вперёд. Затем он стал тянуть санки по команде без приманки.
Так постепенно у собаки выработался навык.
Лишь только мальчик брал в руки шлейку, Мушкет сам подставлял голову для ошейника. Теперь проверять ловушки Санька ездил на собаке.
Прошёл ещё год. Санька всё больше привязывался к Мушкету, заботился о нём, купал, расчёсывал гребнем пушистую шерсть, смастерил во дворе тёплую будку, хотя Мушкет любил спать в снегу, как все северные лайки.
Утром Мушкет ждал, когда откроется дверь, врывался в дом и будил мальчика лаем, подтаскивал ему валенки, шапку, рукавицы, торопил на охоту. Но Санька теперь реже ходил в лес, так как учился уже в восьмом классе, уроков задавали много, а вечерами он с товарищами занимался в школьном авиамодельном кружке. И только в зимние каникулы опять зачастил на охоту.
Зайцев в эту зиму было меньше чем в прошлую, и приходилось уходить подальше в глубь леса, но добыча была небольшая.
Как-то мать, глядя на Саньку, проговорила:
— Отдохнул бы ты в каникулы-то. Какая неволя по лесу таскаться?
— Охота пуще неволи, мама, — ответил Санька, посмеиваясь и весело блестя глазами.
— Весь в отца — неугомонный, — ласково улыбнулась мать и, вздохнув, отвернулась, пряча слезу.
И в самом деле, Санька очень походил на отца. Мать, разглядывая старые фотокарточки, где отец Саньки был снят молодым, находила много общих черт между ними. Санька за эти два года вытянулся, раздался в плечах, ходил он так же прямо, как отец, движения у него были неторопливые, но уверенные и смотрел он так же упрямо и настойчиво из-под белёсых бровей, которые на смуглом от загара скуластом лице выделялись светлыми полосками.
Учился Санька хорошо, седьмой класс закончил с похвальной грамотой. А на осенних соревнованиях авиамоделистов он со своей моделью гидросамолёта с бензиновым моторчиком занял первое место.
В седьмом классе Санька вступил в комсомол и дел у него ещё прибавилось. Мать, глядя на озабоченного, всегда чем-нибудь занятого сына, радовалась да тихо вздыхала, вспоминая отца, которому не пришлось увидеть Саньку большим и таким похожим на него.
Однажды, в конце каникул, Санька решил сходить подальше в лес, где, по его мнению, водились зайцы. Он взял старую отцовскую берданку, намереваясь на обратном пути пострелять косачей.
Когда Санька вышел из дома, на востоке чуть-чуть брезжил рассвет. Позднее зимнее солнце пряталось где-то за тайгой. На дворе — сухой, перехватывающий дыхание, мороз. Городок ещё спал. Электрические лампочки, бледные в предутреннем свете, тускло освещали заснеженные улицы с выбеленными снегом крышами домов, пушистыми от инея деревьями.
Санька скатился на реку там, где было не очень высоко и круто, чтобы легче было спуститься Мушкету, и пошёл вверх по реке.
Пройдя несколько километров, он стал взбираться на противоположный берег, поросший тальником и мелким ракитником. Санька, пробираясь через кустарник, засыпанный сухим игольчатым снегом, низко нагибался под ветви, старался не задевать их. Но в одном месте он зацепил стволом ружья ветку, и снежный ком рухнул ему на заячью шапку, переломился надвое, запорошил глаза, попал за воротник. Санька остановился, отряхиваясь, перевернул ружьё стволом вниз, чтобы в него не попал снег, и ещё осторожнее двинулся дальше.
