Михаил слушал, закрыв глаза, а потом, незаметно для себя, ушел в мыслях далеко-далеко…
Он видел себя лесником, пожилым и степенным человеком, главой большого семейства. Детей у него семь или восемь, не меньше. Одних сыновей четверо. Старшие в работе помогают, с ружьишками по лесу похаживают, глухаря бьют, белку, куницу; дочки — возле матери, по дому норовят ей помочь, в огороде копаются…
«А потом что?» — задал он вопрос себе и ответил: сыновья уйдут в армию и все возвратятся домой.
«А потом?»
Потом найдут хороших невест, женятся. Дома им срубим — каждому отдельный дом, из лучшего лесу.
«А потом? Что они здесь делать-то будут?»
Один лесником заступит, другой охотничьим промыслом займется… Третий… А какая же третьему-то работа?.. Нет, охотничать станут трое. Лесов много, зверя — полно, всем хватит. И промысловики, говорят, теперь в законе: им и трудовые книжки положены, и пенсии…
«А невестки?»
Невестки?.. Ихнее дело — хозяйство вести, ребятишек обихаживать.
«А дочки?»
«Дочки?.. Дочек только две будет. В самый раз — две. Они, конечно, замуж выйдут, не в город — здесь же, недалеко. Одна в Шат-ярь, другая — в Хаб-ярь. Их мужья — тоже лесники…
Тут Михаил осекся. Выходило — если мужик, то либо лесник, либо охотник, а если баба — то ее работа дом вести да за ребятишками смотреть. А если дочке шофер полюбится или учитель? Если дочки и невестки сами захотят работать?
Получается, что сарьярский край годится только для жизни лесников, охотников да домохозяек. Но ведь этого мало!
Он окончательно запутался. Как ни прикидывал, а путь сыновьям и дочкам оказывался один: проторенным путем покидать Сарь-ярь и разлетаться по белу свету.
И с поразительной ясностью вдруг понял Михаил, что последний вепс Сарь-ярь не Степан, а он — Михаил Палагичев. Он сам будет последним! Не будет — есть, раз уж не смог порвать кровную связь с родиной.
Он подумал, что в каждой обезлюдевшей деревне тоже был кто-то последним, самым последним!
Как, должно быть тяжела их доля!..
Степан дотронулся до локтя Михаила.
— Ты чего, уснул?
— Да так… Вздремнулось что-то.
— Поди, и не слышал, что я тебе говорил?
— Слышал, дедо, слышал!
— Ну и ладно! — успокоился старик.
В небе по-прежнему кружили канюки, и день был все так же тих и светел…
Тропка была узкой и с сенокоса возвращались гуськом. Впереди шел Михаил, за ним — Наталья, а позади, в глубокой задумчивости шагал Степан. Воображение старика рисовало такую картину: все хозяйство по дому сноровисто и умело ведет молодуха, — жена Михаила, все мужицкие дела исполняет Мишка. Забота стариков — пособлять молодым. А в хлеву стоит лошадь, взятая Мишкой в лесничестве. Огород ли вспахать, дров ли привезти или сена — в любое время запрягай и паши, вози, сколько надо!
Но главное — не облегченная молодыми жизнь, а парни, которых народит Мишке молодая ядреная баба. Они, эти парни, будут Степану и Наталье заместо родных внуков. И станут расти внучата на этаком приволье, обихоженные и ублаженные стариками да отцом с матерью, как на дрожжах! И такой будет заложен здесь в Сарь-ярь, корень вековечного местного Палагичевского рода, что его и на Степанову долю хватит. Даром, что не единокровны, и фамилия у них не Кагачевы. Зато едины по духу, вскормлены сарьярской землей и вспоены водою из Сарь-ярь.
Огорчало Степана лишь то, что больно уж мал выбор невест в сарьярском крае. Он морщил лоб и напряженно думал: с кем бы свести Мишку, чтобы осечки не получилось, чтобы молодые люди с первого разу поглянулись друг дружке? Степан догадывался, что об этом же самом думала сейчас и Наталья. И если бы он мог видеть ее лицо, на котором блуждала затаенная торжествующая улыбка, он бы понял, что Наталья уже сделала выбор.
Впрочем, Наталья не отличалась долготерпением. Она вдруг остановилась и стала ломать березовые ветки.
— Ты, Миша, поди, поди, не жди нас! — крикнула она Михаилу. — Мы с дедком хочем пару веников наломать…
Едва Михаил отдалился, Наталья схватила Степана за рукав и горячим шепотом выдохнула ему в недоуменное лицо:
— Катьку! Вот кого надо!..
— Какую Катьку? — не понял Степан.
— Митрича дочку!
— Ты что, рехнулася? — опешил старик. — У Катьки и годы не подошли, девка в школу ходит.
— Сиди — в школу! Ей, поди, уж семнадцать, Катьке-то. Небось, сам сомущал меня, шестнадцатигодовенькую, дак не говорил, что годы не подошли!
Аргумент был веский. Степан задумался.
Катерину, дочку лесника Митрича, Степан видел прошлым летом. Она кончила то ли восьмой, то ли девятый класс, но уже тогда была дивно хорошая девка — матерая, статная, лицом светлая, видно, что не гульливая и непорочная, к тому ж с малых лет привыкшая ко всяким домашним работам.
— Чего молчишь? Али не подходяща?
Степан погладил, бороду и неуверенно глянул на жену.
— Не выйдет ничего.
— Почто так?
— Не согласится Митрич. Что ни говори, а молоденькая Катька!
— А ты спрашивал согласья у моих отца-матери?
— Ты Катьку по себе не равняй.
— А что я хуже была? Ну-ко скажи — хуже? Почто же тогда ты меня по лесу на руках пер?
— Не хуже ты была — лучше. Может, лучше…
— Может?
— Наверно, лучше. Только ведь времена теперь другие, да и я парень был видный.
— А Мишка не видный? Да он Катьке-то виднее тебя покажется!
— Не знаю… Все-таки ему тридцать первый год.
— Ну и что? Нонешние девки на это не смотрят. И нечего больше голову ломать. Вот поедете с Мишкой к Митричу в гости да Катьку в лодку — и все дело. Только бы Мишка маху не дал. Всяко не даст. В городах жил — с девками обращенье знает…
— У Мишки характер не мой, — вздохнул Степан. — Я горячий был и рисковый, а он скрута решать не будет. Ему приглядеться надо, подумать…
— Ой, не дело говоришь! — махнула рукой Наталья.
— Что он, не мужик, что ли? Да ему только покажи Катьку, дак тут тебе и знакомство, и любовь, и венец и делу конец! Помяни меня — так будет. А то всех разведенок да убогоньких примеряешь…
Старики принялись, наконец, ломать веники.
…Растянувшись на лавке, Степан сладко дремал. То ли снилось ему, то ли в мыслях своих, мечтая, видел он, как оживают сарьярские берега, как споро рубят мужики новые избы и как вновь оглашается деревня ребячьим гомоном.
Наталья, заметив, что солнечные лучи падают на лицо мужа, взяла ситцевый платок — хотела завесить окно, — на глянула на улицу и вдруг воскликнула:
— Степа, лодка!
— Чего — лодка? — встрепенулся старик.
— На озере лодка! К нам плывет, близехонько уж! — и метнулась ставить самовар.
