Неожиданно собаки ускорили бег, и вскоре впереди блеснул огонек. Ушедший далеко вперед Елизарыч, не найдя поварни, решил заночевать в лесу и уже успел развести костер.
Ночь была безветреная. Палатку решили не ставить, а просто вырыть в снегу широкую канаву, обставить ее лыжами и сделать из палатки стену, чтобы она отражала тепло от костра. Безмолвный лес стоял глухой стеной. Собакам сверх рыбной нормы дали по половине куропатки, чего они более чем заслужили за сегодняшнюю работу.
Костер уже догорал, когда вдруг раздалось тихое, но грозное рычание передовика. Елизарыч приподнялся на локте и внимательно прислушался. Передовик ринулся вперед, загремев цепью. Ему ответило не менее грозное рычание, и, вздыбив шерсть, из темноты выступил… Нэ. Всеобщей радости не было конца. Нэ вилял хвостом и тыкал носом в лежавших людей. Меньшиков встал, чтобы достать ему еду.
Собака с жадностью разорвала острыми клыками рыбу и, мгновенно проглотив порцию, облизываясь, смотрела на Меньшикова. На радостях Нэ получил еще полрыбы. Покончив с едой, пес свернулся клубком и лег рядом с Меньшиковым.
Только к полудню следующего дня путники вышли к поварне на Еропольском тракте. До Маркова осталось 50 километров хорошо накатанной дороги. Теперь не надо было помогать тянуть нарту, и только на перевалах приходилось соскакивать на снег. Елизарыч ехал впереди.
После перевала напились чаю и направились дальше, с расчетом заночевать в Осинничках. Утомленные люди сидели на нартах, борясь с дремотой. Впереди поднялся большой ворон и, тяжело махая крыльями, стал описывать круги в воздухе. Собаки рванули, остол выпал из рук.
— Лови! — едва успел крикнуть задремавший было Меньшиков.
Дорошенко, уцепившись рукой за крятку, схватила остол, но не удержалась на нартах и скользнула в снег. Не сдерживаемые ничем, собаки неслись вперед. Меньшиков тщетно пытался затормозить нарту ногами. Оглянувшись, он увидел, что Дорошенко, с остолом в одной руке и опираясь на копыл другой,’ тащится по снегу за быстро уносящейся вперед запряжкой. Меньшиков ухватился за потяг и спрыгнул с нарты, ногами вперед. С трудом удавалось держаться в сидячем положении. Собаки попрежнему быстро мчались.
Если бы Меньшиков отпустил потяг, то нарта, находившаяся позади него, неминуемо должна бы была подмять его иод себя. Медленно перебирая руками, он стал подбираться к передовым собакам.
— Тах! — собаки замедлили бег и остановились. Впереди на дороге, на нартах сидел Елизарыч, поджидая отставших.
— Завтра, мольче, пурга будет.
— Почему?
— Смотри, небо-то какое!
В предвечерних сумерках безоблачное небо горело фиолетово-красным багрянцем. На горизонте виднелись свинцовосерые тучи.
— Ну, что ж, попьем чаю и двинемся прямо до Оселкина.
Подошла Дорошенко. Немного передохнули — и опять тронулись в путь. Сразу же после привала наткнулись на труп собаки. Через полчаса нашли второй. Видно было, что полуголодные псы не выдерживали тяжелого пути и издыхали буквально на-ходу. На расстоянии 15 километров нашли шесть павших собак. Вороны сидели на трупах и, отяжелев от обильной пищи, с трудом взлетали, перекликаясь мрачными, гортанными криками.
Стемнело. Елизарыч вскакивал, понукал собак и разгонял нарту. Скоро он скрылся в темноте. Равнина казалась бесконечной. Тускло светили звезды, небо подернулось дымкой морозного тумана. Приближались к реке. Чуть виднелся пойменный лес. В этом месте дорога должна была раздвоиться. Одна вела в Оселкино, другая мимо него, прямо в Маркове. Боясь просмотреть поворот, приходилось, напря гая зрение, пристально всматриваться в темноту. Неожиданно впереди выросла фигура Елизарыча, стоявшего у разветвления дорог. Свернув в сторону, поехали по узкой, похожей на просеку тропинке.
Собаки почуяли жилище и сразу подбодрились. Дорога была настолько узка и деревья так близко подступали к ней, что нарта то и дело задевала за стволы. В темноте можно было поломать ноги, приходилось изо всех сил удерживать собак. Скоро выехали на протоку и повернули к поселку. Оставшиеся до Маркова 20 километров шли но долине Анадыря.
На другой день при начавшемся снегопаде путники добрались, наконец, до Маркова.
В Усть-Белой, как и в Ерополе, ярмарка началась бегами. На оленях первый приз взяли сыновья Тыпотыргина и Тынян-Ииляу. Последнему не повезло, так как предсказания Чекмарева полностью оправдались: из Анадыря приехал суд и, после рассмотрения нескольких мелких бытовых дел, приступил к разбору исков, предъявленных пастухами их хозяевам. Тут-то над Тынян-Ииляу и стряслась беда: суд постановил взять у него 1000 оленей в пользу его брата Аачика.
Как и предсказывал Чекмарев, старик на суде козырнул и прошлыми своими «заслугами» перед Оленсовхозом, и «помощью» экспедиции, но суд твердо стоял на своем, и нищий Аачик превратился в табунного «чаучу».
Были и другие дела с таким же исходом. Здесь же на съезде выигравшие дело истцы объединились в коллективы.
Кулаки быстро покинули Усть-Белую, следом за ними выехали судебные исполнители. После рассказывали, что один из исполнителей заехал к Тыпотыргину и слышал, как тот целую ночь напролет выл и плакал около своей яранги. Табун у него был огромный и отбитые но суду олени не делали его беднее, но он был так скуп, что трясся над каждой убитой на мясо важенкой. И теперь, потеряв несколько сот оленей, никак не хотел с этим примириться.
Тынян-Пиляу похудел и был невесел, но держался с достоинством и, повидимому, на что-то надеялся. На другой день после суда он лично осмотрел все нарты экспедиции: кое-что подвязал, починил и «приказал» быть готовыми. Кавранто должен был через три дня начать кочевку на север. Свое обещание в отношении экспедиции старик пока что оставлял в силе.
В числе оленей, выделенных для экспедиции, было 10 кавралнских быков.
В это же время разрешался вопрос и о пастухе-проводнике. Безносый Тэпинто (ему сонному волк откусил нос) согласился проводить партию до Канчалана и, взяв задаток, уехал, чтобы нагнать караван.
Через несколько дней ламуты пригнали обещанных 20 быков. Чукчи посмотрели и подняли ламутов насмех:
— Разве это быки? Они у вас завтра подохнут!
Олени, действительно, были малорослые и «худомозглые».
Следом за ламутами один за другим стали приходить чукчи, обещавшие продать оленей для зимней поездки отряда.
Первым пришел Калянто; он сдержал слово, привез с собой грузовую нарту и отвел в табун двух быков. За Калянто потянулись Нуттецнй, Котыргин, Теперкез и другие. Возле дома выстроились в ряд 25 нарт.
