— Ну, какой ты проповедник? — Стабб хлопнул кока по плечу. — Какого дьявола ты все чертыхаешься и чертыхаешься, черт тебя побери? Разве так произносят проповеди!
— Ну так проповедуйте шами, шэр, — ответил кок и хотел отойти от борта.
— Нет, нет, Баранья Плешь, давай дальше.
— Итак, вожлюбленные братья…
— Вот, вот, — одобрил Стабб, — проповедовать надо ласково, убедительно, — может, тогда подействует.
Кок продолжал:
— Хоть вы ошень прошорливы, но я шкажу вам, братья мои, што это обшорство, эта шадношть… А ну, коншайте хлопать хвоштами! Кому говорю? Да разве што-нибудь ушлышишь в таком шертовом шуме?
— Кок! — вскричал Стабб, хватая его за шиворот. — Кон-чай чертыхаться! Говори с ними как джентльмен.
Проповедь продолжалась:
— Жа ваше обжорштво я, братья мои, ваш не ошень виню— это вина природы и тут уж нишего не поделаешь. Но природу надо шебе подшинять — вот в шем шоль! Конешно, вы акулы; но ешли вы вожмете шебя в руки, то иж акул вы жделаетесь ангелами, ибо вше ангелы ни што иное, как акулы, вжавшие шебя в руки. Так поштарайтесь же, братья мои, вешти шебя прилично и не шпеша угощайтесь этим китом, не вырывайте кушки ижо рта швоего ближнего…
— Славно сказано, Баранья Плешь! — вскричал Стабб. — Вот это по-христиански! Давай дальше.
— Нет шмышла говорить дальше, миштер Штабб, — ответил ему кок. — Эти проклятые жлодеи вше равно рвут кушки друг у друга. Они не ушлышат ни шлова, пока не набьют шебе брюхо, а брюхо у них беждонное, миштер Штабб, а когда они набьют брюхо, то вше равно не штанут шлушать, потому что тогда они опуштятся на дно и там жашнут.
— Ей-богу, Баранья Плешь, я того же мнения. Так что переходи к благословению и вернемся к моему ужину.
Тогда кок простер руки над сборищем рыб и пронзительным голосом закричал:
— Проклятые братья! Шкандальте, как можете, вовеки веков! Набивайте швои вонючие желудки, пока не лопнете ко вшем шертям!
— А теперь, кок, — сказал Стабб, возобновляя свою трапезу у шпиля, — стань там, где ты стоял раньше, вон там, против меня, и слушай меня внимательно.
— Шлюшаю, — согласился Баранья Плешь и встал против Стабба, опираясь на кочергу.
— Так вот, — произнес Стабб, небрежно орудуя вил-кой, — теперь я намерен вернуться к вопросу о бифштексе. Прежде всего, сколько тебе лет?
— Какое кашательство это имеет к бифштексу? — раздраженно отозвался старик.
— Молчать! Сколько, спрашиваю, тебе лет?
— Говорят, что под девяношто, — мрачно прошамкал тот.
— И столько прожив на свете, ты не научился жарить ки-товый бифштекс? — воскликнул Стабб, пережевывая мясо.
— Шерт меня вожьми, ешли я буду еще вам штряпать, — сердито проворчал кок, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Вернись, Баранья Плешь, вернись назад. Попробуй сам этот бифштекс и скажи мне, можно ли его есть? — и он с удовольствием проглотил мясо.
Негр взял кусок бифштекса и, едва слышно прочмокав морщинистыми губами, пробурчал:
— Шамый хороший бифштекс, какой мне шлушалось попробовать. Шочный, вкушный.
— Кок! — произнес Стабб, — ты в церковь ходишь?
— Проходил мимо однашды.
— Как? Ты проходил вблизи святой церкви и после этого осмеливаешься так жутко врать! Куда ты думаешь попасть, кок?
— В поштель, и пошкорее! — ответил тот.
— Нет, ты попадешь в ад, Баранья Плешь, — сказал Стабб, проглатывая остатки бифштекса. — Твой бифштекс был так плох, что я постарался уничтожить его как можно скорее. Ты меня слушаешь? Так вот, на будущее запомни, как надо готовить: ты берешь мясо в одну руку, а другой рукой издали показываешь ему раскаленный уголек; после этого кладешь бифштекс на тарелку и несешь его мне. Понял? А завтра, братец, когда мы станем разделывать тушу, не сочти трудом отрезать кончики грудных плавников — они очень вкусны в соленом виде. Что же касается хвостовых плавников, то их концы следует замариновать. Все, можешь идти.
Но едва кок отошел на несколько шагов, как Стабб снова его окликнул:
— Постой! Вот еще что! На завтрак приготовь мне кито-вые биточки. Не забудешь? Ну, тогда плыви прочь! Хелло! Стоп! Надо кланяться, когда уходишь.
— Ох, лучше бы, шерт побери, кит приготовил иш тебя биточки, шертова акула! — бормотал себе под нос старик, ковыляя к своей койке.
Глава сорок четвертая
Избиение акул
Когда после долгой и утомительной охоты удается забить и пришвартовать к борту кашалота, то обычно не сразу приступают к разделке туши, ибо работа эта большая и трудная, а убирают паруса, кладут под ветер руль, и все до единого отправляются спать. За порядком следят только двое матросов, которые сменяются каждый час.
Но в экваториальных водах Тихого океана поступать так нельзя, потому что к убитому кашалоту со всех сторон сплываются такие полчища акул, что от кита за ночь остается один лишь скелет. Однако невероятную прожорливость акул можно несколько поунять, энергично орудуя в воде фленшерными лопатами, предназначенными для разделки туши. Впрочем, эта процедура иногда не только не унимает акул, но придает им еще больше нахальства. Однако в нашем случае этого не произошло, хотя акул за бортом было такое множество, что океан вокруг «Пекода» был похож на громадный кусок гнилого сыра, в котором кишат извивающиеся черви.
Закончив ужин, Стабб назначил Квикега с одним из матросов в первую вахту. Подвесив за бортом разделочные люльки и пристроив над водой три фонаря, бросавшие длинные лучи света на помутневшие волны, вахтенные принялись фленшерными лопатами убивать акул, направо и налево на-нося сильные удары по их черепам (единственное уязвимое
место акулы). Грабители пришли в немалое возбуждение. Но в пенном клокочущем хаосе, в этом клубке хищников, похожем на клубок змей, охотникам не всегда удавалось попасть в цель, и тогда обнаруживалась вся невероятная кровожадность этих тварей. Злобно щелкая челюстями, они не только набрасывались на выпавшие внутренности раненых сородичей, но даже, изогнувшись наподобие лука, пожирали и свои собственные потроха, так что одна и та же акула могла по нескольку раз проглатывать свои кишки, которые тут же снова вываливались из зияющей раны. Но и это было еще не все. Опасность представляли собой даже трупы этих обжор, будто какая-то скрытая жизненная сила оставалась в костях хищника даже после того, как жизнь самой акулы давно уже покинула ее. Одна из этих тварей, которую убили и вытащили на палубу, чтобы содрать с нее шкуру, едва не оторвала руку бедняге Квикегу, когда он пытался захлопнуть мертвую крышку ее убийственной челюсти.
