Они довольно часто ссорились в последнее время. На этот раз ссора вышла особенно резкой. В конце концов Екатерина крикнула прямо ему в лицо:
— Ты просто боишься Колыванова!
Эти слова были ударом ножа в сердце. Барышев чуть не ударил ее. Но когда она встала перед ним с решительным, белым от злости лицом, он выскочил из комнаты и в тот день не пришел.
Они поселились в одном доме, но в разных квартирах. Квартиры были смежными. Стоило постучать в стенку, и тот, кого вызывали, приходил. По словам Барышева, так было даже удобнее, чем жить вместе. Мало ли что бывает, ты, например, болен или скучаешь, тебе не хочется никого видеть, а рядом торчит человек… То ли дело так, как придумал он: не хочешь никого видеть, сиди один; зовут, можешь не идти, у каждого бывает еще и личная жизнь…
Теперь она начинала понимать, что значит эта «личная» жизнь. За стеной шумели, порой даже пели, танцевали, звенели бокалами, но в ее стенку не стучали. И она не стучала. Она лежала с книгой, без книги. Ходила на кухню, готовила ужин или завтрак. Обедала в управлении. Виделась с Барышевым десять раз на дню — заместитель обязан являться по первому зову. Но дома была одна…
А потом произошла эта нелепая встреча на совещании. Тулумбасову, наверно, сказали, в каких странных отношениях они находятся. И он даже не предупредил, что новый начальник второго участка будет на совещании.
И этот испуг Барышева… Только Екатерина могла различить под обычным его апломбом испуг. А Барышев испугался.
И эта ненужная ложь: «Инженер Баженова обследовала прямую»! Зачем эта ложь? Ради того только, чтобы где-то в архивных документах осталась запись о том, что дорога проведена по предложенному Барышевым проекту? Или Барышев начинает понимать, что и времена и люди меняются, что нужно и ему измениться?
Как она в тот вечер ждала Колыванова! Конечно, она знала, что Борис может и не прийти, но ждала! Утром секретарша попыталась рассказать ей, как все произошло, но она не стала слушать. Он не пришел!
А на следующий день Барышев с утра насел на Тулумбасова. Екатерина ожидала в приемной, когда освободится начальник, и слышала крик Барышева:
«Всякая задержка — преступление! Техника будет простаивать, а начальник путешествовать по горам и долам! Я протестую! Если вы сами не примете мер против Колыванова, я телеграфирую в Москву! Он срывает план строительства!»
Это были еще не самые страшные обвинения. Но Екатерина вдруг стала думать о «горах и долах»… Ей вспомнились болота Колчима, горы Нима, леса реки Дикой, задержавшие в прошлом году триумфальное шествие Барышева. Так вот чего Барышев боялся! Он боялся Урала!
Да, но Колыванов-то пойдет туда! И пойдет без подготовки, без людей. Она слышала, как Барышев кричал за дверью: «Дайте ему месяц сроку, если уж вы хотите проверить и этот невозможный вариант!» — и понимала, что это значит. Двести километров по тайге, по болотам, по горам, в поисках лучших кривых, проходов, с установкой пикетажных знаков… Да на такую работу тот же Барышев потребовал бы полгода!
Она в конце концов ворвалась к Тулумбасову, но слишком поздно. Барышев встретил ее победной улыбкой. И ей ничего не оставалось, как заявить: она тоже пойдет с Колывановым! Вот когда увяла его улыбка! Еще бы, он же не успел снять ее с поста заместителя по изысканиям! Теперь-то она знала, что после разрыва с ним ей на этом посту не удержаться…
Тулумбасов к ее просьбе отнесся снисходительно. Он только напомнил то, что напел ему Барышев: сроки! Но сам Барышев был обескуражен, будто ждал, что Колыванов не вернется из этой рекогносцировки, и не хотел, чтобы Екатерина разделила его судьбу. А может быть, боялся, что Екатерина станет на сторону Колыванова, и тогда придется отвечать за неправильно проложенную трассу?..
В тот вечер она удостоилась визита Барышева. Все произошло так, как бывало много раз раньше. В стенку постучали. Ей было любопытно, что надо от нее Барышеву. Она ответила.
Евгений Александрович пришел с большим пакетом. В пакете были бутылка коньяку, вино, пирожное, яблоки. Стандартное угощение, заказанное по телефону в «Гастрономе». А может быть, закупленное секретаршей Барышева и, очень может быть, не предназначавшееся ей. Тут она спохватилась — ведь и раньше пакеты, с которыми приходил Барышев, были такие же. Но об этом не хотелось думать. Тогда она была слепой, ей казалось, что каждым словом и жестом этого человека управляет любовь к ней! Задумайся сейчас об этом, и станет страшно. Так, стандартная, как этот пакет, интрижка…
Он притворялся грустным, усталым. Он хотел отговорить ее от ненужного путешествия: «А что будет со мной?» — патетически воскликнул он.
— Просто снимут с работы, — сухо ответила она.
Он обиделся или притворился обиженным. Беседы не получилось. Когда он повернулся к двери, чтобы уйти, она остановила его:
— А угощение? Оно же денег стоит!
Он вернулся. Но теперь на лице его была ироническая усмешка. Собрал пакет, — она заметила все-таки, что руки у него дрожат, — спросил:
— А почему бы тебе не взять это с собой? Угостила бы мужа!
Она готова была ударить его. Он искоса взглянул на ее побледневшее лицо, на пылающие глаза — это пылание глаз и бледность щек она чувствовала — согнулся и торопливо ушел. А она упала на кровать, прикусила подушку, чтобы рыдания не были слышны за стеной, и как будто потеряла сознание…
А что ждет ее теперь, когда ледяная стена отделяет ее от Колыванова? Когда даже ближайшие его помощники смотрят на нее, как на соглядатая в своем стане?
Она осторожно приподнялась на своем ложе из пихтовых веток и вгляделась в лицо человека, сидящего у костра. Лицо это чужое, холодное. Колыванов записывает в дневнике отряда пройденный путь. Вот он задумался о чем-то, выпрямил плечи, поднял лицо к звездному небу, покусывая карандаш. Но ни разу не повернулся в ту сторону, где лежит она и ловит каждое его движение. Для него она не существует. Просто у костра лежат три члена отряда, среди них одна женщина. Только и всего.
Она лежит, широко открыв глаза и не замечая, как слезы текут и текут но лицу. А может быть, это дождь? Хотя откуда же дождь, когда небо вызвездило так, что видны все звезды Волопаса. Это очень маленькое северное созвездие. Если его видно на небе, надо ждать морозов.
11
Да, слезы на глазах и холод на сердце.
Первые две недели все благоприятствовало изыскателям: погода была сухой, путь лежал через сосновый бор, так что даже рубить тропу приходилось редко.
У них выработался определенный распорядок, облегчавший труд и сохранявший силы. По сигналу Лундина еще затемно вставали. Старый охотник умел так определить время, что Колыванов, вынимая часы из кармана и глядя на светящиеся стрелки, только пожимал плечами: подъем начинался ровно в шесть.
