и совет!
В этой сказке нет развязки — улетела белобока, не близко, не далёко, из этой побаски — к следующей сказке…
Городская сорока, прилетевшая в дремучий лес по своим сорочьим делам, повстречала как-то медведя. Он лениво лежал на берегу чистого лесного ручья, около зарослей малины, нежился на солнышке и хватал иногда спелые румяные ягоды.
— Лежишь, косолапый! — застрекотала издалека, с высокой берёзы сорока, — не знаешь, толстопузый, что вовсе ты в лесу и не хозяин!
Медведь спокойно глянул вверх и с досадой отвернулся.
— Да, да! Не отвертишься! Я в городе жила, я всё знаю! А люди — вот что говорят…
Тут сорока замолкла, прикидывая себе расстояние до медведя, достаточно ли оно велико.
— Ну! — промычал медведь.
— А люди, доложу я тебе, самые что ни на есть умные звери, и зря болтать не станут!
— Ну! — медведь начал терять терпение и приподнялся на лапы. Сорока перепрыгнула на другую ветку, подальше:
— Так вот! Говорят они, что есть в лесу хозяин! То есть, настоящий хозяин, такой, которого все боятся, все звери до единого! И зовётся он — леший!
— Не все! — сурово буркнул медведь, — я не боюсь никого, и этого твоего, как его… лешего… тоже не боюсь.
— А весь лес, все звери боятся! Его боятся! А тебя, увалень сиволапый, не-е-ет! — тут сорока поняла, что пора удирать, и последние слова прокричала уже в полёте.
Медведь с досады шарахнул лапой по берёзе так, что она закачалась:
— Трещётка болтливая! Погоди у меня, поймаю, уж перьев не досчитаешься! Однако, что это ещё за леший… Что за зверь такой? Надо пойти, лесных жителей расспросить. А то непорядок получается… Ишь, не боятся они меня! А его боятся!
И пошёл медведь по лесу, зверей про лешего расспрашивать. Бежит ему навстречу заяц.
— Стой, косой! Ты меня боишься?
— Не, Миша, не боюсь, — отвечает заяц, — я тебя знаю! Я от тебя всегда убегу!
— А про лешего ты слышал чего-нибудь?
— А как же, про него все в лесу слышали. Живёт в буреломной чаще страшный-престрашный леший: огромный, бурый, лохматый! А уши у него заячьи, как у меня, только большие-пребольшие! Он ими всё, что в лесу делается, слышит, всё знает! Его все боятся!
— Тьфу ты, трус лопоухий! — зарычал медведь на зайца. А тот так припустил, что только лапки сверкают.
Идёт медведь дальше, а навстречу ему лиса.
— Стой, рыжая! Ты меня боишься?
— Да что ты, Мишенька, я же тебя знаю, я тебя всегда обману!
— Вот ведь бесстыжая! Говори, что тебе про лешего известно?
— Ой, Миша, слышала я, в чаще буреломной живёт чудище невиданное, уж до того страшное, сильнющее, хитрющее! А хвост у него рыжий, пушистый, как у меня, только куда огромнее! И до того у лешего этого в хвосте силы много, что может он им деревья валить! Уж как махнёт, как вильнёт, леса-то как и не бывало, весь сломанный лежит… Так-то. Все звери того лешего, как огня боятся!
Рассказала лиса, и побежала дальше. «Вот ведь, плутовка, а туда же, — подумал медведь, — нет, что-то здесь нечисто!» И направился он прямо к буреломной чаще.
Идёт, и видит: сидит на дереве сова.
— Эй, лупоглазая, ты меня боишься? — спрашивает медведь.
— Не боюсь, Миша! — проухала сова, — я тебя знаю, я от тебя всегда улететь могу!
— А вот говорят, тут в чаще буреломной какой-то леший живёт. Ты его не видела?
— Точно, Миша, живёт! Сама-то я не видела, а только звери говорят, есть такое чудище ужасное! А глазищи у него огромные, жёлтые, как у меня, да только огнём горят! И на кого ни глянет тот леший, все, как есть, от его взгляда так и падают, и уж ни лететь, ни бежать, ни слова молвить не могут! До чего страшно!
Тут медведь совсем разозлился, полез в чащу, в самый бурелом, ревёт, лешего на бой зовёт:
— Выходи, чудище негодное, силой меряться! Я в лесу хозяин! Не дам тебе больше зверей пугать, ужас на лесной народ наводить! Не боюсь я тебя! Порву, заломаю, растопчу!
Рассвирепел медведь, и давай чащу крушить, лешего искать, только треск да рёв по всему лесу стоит. До самой полночи буянил в чаще медведь, так лешего и не встретил, утомился и уснул.
Проснулся он наутро, а в лесу тишина стоит мёртвая. Птицы не поют, белки и зайцы не скачут. Даже ветер, и тот притих. Нигде ни души не видно.
Побрёл мишка из чащи к своему ручью, воды напиться. Смотрит, из канавки чуть-чуть уши заячьи торчат, дрожат.
— Привет, косой! Ты чего прячешься?
Заяц высунулся из канавки:
— Миша! Ты живой! А я уж думал, никого в лесу, кроме меня, не осталось!
— А что случилось-то? — удивился медведь.
— Как же, леший в чаще вчера проснулся, и давай буянить! Всех, ревёт, задавлю, растопчу! Ужас! А уши у него, и правда, огромные! Сам видел!
Поглядел медведь на зайца задумчиво, ничего ему не сказал. Побрёл дальше. Видит, из-за пенька чуть-чуть рыжий хвост торчит, дрожит.
— Эй, лиса, выходи! Это я, медведь.
Выглянула рыжая из-за пенёчка одним глазом:
— Миша! Ты! Не порвал тебя леший! Уж я за тебя так переживала, так боялась…
— Да я вижу, до сих пор дрожишь!
— А как же не дрожать-то, уж до чего тот леший страшный оказался! А хвост у него, и правда, рыжий, огромный! Сколько он тем хвостом деревьев сегодня ночью в чаще наломал, не сосчитать! Сама видела!
Ничего и ей не сказал медведь, покачал головой и побрёл дальше.
Подходит к своему ручью, смотрит — под бережком, за лопушком сова прячется. Увидела медведя, обрадовалась:
— Ты живой, Миша! Вот радость-то! Как леший в чаще на тебя напал, я к тебе на помощь лететь хотела, да тут он как зыркнет на меня из бурелома своими глазищами огненными, я с дерева и повалилась. Еле ноги унесла, тут вот прячусь. Ну, раз всё обошлось, то я полетела!
Подошёл медведь к ручью, посмотрел на своё отражение в чистой родниковой воде, подумал и сказал: «Да! Видать, и правда, у страха глаза велики…» Потом пошевелил своими маленькими медвежьими ушками, и добавил: «И уши!» Оглянулся он назад, на свой крошечный хвостик, усмехнулся: «И хвост…»
Засмеялся медведь, напился воды и пошёл доедать малину.
Летел с лесного озера зимородок: длинный нос, розовая грудка, голубая спинка — весёлая картинка. Летел, свистел, песенку пел. Насвистел мороз — сказку принёс!
Живёт на
