В такие же ветреные дни вороны нередко устраивают игру на точность посадки. В этой игре всегда более двух участников, стремящихся к достижению одной цели, поэтому ее правильнее называть состязанием. Птицы одна за другой, соблюдая очередность, нацеливаются на кончик антенны или громоотвода, планируя на него навстречу ветру. Чем ветер сильнее, тем труднее присесть на кончик шпиля. Кому это удается, тот не задерживается на месте более двух-трех секунд, уступая место следующему. Если промахнулся, повторная попытка предоставляется после остальных. В зачет идет даже простое касание шпиля, без складывания крыльев. Игра продолжается часами, несколько раз сменяются участники, и ни толкотни, ни самой пустяковой ссоры, и крайне редки нарушения правил. Как только кто-либо задерживается на шпиле чуть дольше положенного, его спугивают без применения угрозы.
Но все же бывает, что правила нарушаются, и не по незнанию, а специально, чтобы досадить другим, то есть с умыслом. Попытки согнать нарушителя с антенны он встречает клювом. Но ни один из участников никогда не ввязывается в драку с ним, а просто улетает. Окончательно расстроив игру, улетает и нарушитель, и мало-помалу новая группа собирается над шпилем.
Вороны развлекаются полетными играми и в одиночку, выпуская из лап или клюва косточку, корку и даже ледяшку и подхватывая ее снова, прежде чем та упадет на землю или крышу.
Иногда и погода для игр лучше не придумаешь, и уже все птицы сыты, но никто не гоняется друг за другом и даже мимо не летит. Сидят, кто где; на деревьях, крышах, заборах. Но вот какая-то неясная настороженность овладевает воронами: все молчат, глядя в одну сторону, как будто вот-вот что-то случится. И вдруг по непонятному сигналу (а может быть, и без него) разом поднимаются в воздух и, торопливо набрав метров сто высоты, летят беспорядочной, рассеянной стаей в одну сторону. С ними ближние галки увязываются, грачи.
Если бы в эту минуту была возможность окинуть взглядом весь город, стоило бы призадуматься. Когда взлетает одна стая, можно подумать, что всеобщее смятение птиц вызвано предстоящей переменой погоды, или улетать собрались они, или напуганы пролетевшим самолетом. Но к самолетам современные вороны привыкли, улетают незаметно, и погода в это время может быть любой и не изменится ни завтра, ни в последующие дни.
А над городом, и над его центральными кварталами, и над пустырями окраин, везде, куда достигает взгляд, оказываются в полете почти одновременно взлетевшие десятки стай, в которых — все до единой вороны. Все! Словно поднялись они для того, чтобы или отомстить общему врагу, или свести, наконец, счеты друг с другом: столько решимости в молчаливом единстве каждой стаи. Но, пролетев метров триста-четыреста, вороны, словно спохватившись, поворачивают обратно и в каком-то радостном возбуждении парами и в одиночку стремительно бросаются вниз. Издавая негромкое рокочущее, похожее на рычание, карканье, с вывертами и погоней падают они вниз и снова чинно рассаживаются по деревьям, крышам, антеннам. А вскоре начинают заниматься обычными делами, словно позабыв о недавнем всеобщем «переполохе», который не что иное, как самая массовая, но вместе с тем и самая непонятная воронья игра.
Некоторым воронам не хватает короткого зимнего дня для развлечений. Среди молодняка обязательно найдется птица, которая в полной темноте будет искать себе компанию. Подбираясь бочком к спящей соседке, потянет ее за крыло или перья хвоста. Разбуженная чаще кричит и перелетает на другую ветку, чем принимает приглашение. Со стороны это выглядит безобидным озорством и совершенно не похоже на те безобразные сцены драк, которые происходят на воробьиных ночевках. Галок и грачей» сидящих рядом, вороны-озорники ночью не трогают, но днем, если настроение хорошее, охотно заигрывают и с птицами, довольно далекими в родственном отношении, чайками, например.
Есть у ворон и еще несколько игр, в которых они участвуют в одиночку, парами и группами, но ни одна из них не заимствована у других птиц, а придумана ими самими.
Среди ворон немало задир, которые не прочь досадить кому-нибудь из своих. Эти действия не имеют отношения к игре, они не стандартны. Ни с того, ни с сего одной птице захотелось посидеть на месте, которое уже занято. Наступать прямо рискованно: можно получить тычка. Тогда озорница, перескочив на ветку, где сидит отдыхающая ворона, начинает потихоньку к ней пятиться, широко развернув хвост. Та орет, стучит клювом по ветке, чтобы ее оставили в покое, но это не помогает: чужой хвост все ближе, и приходится перелетать на другое дерево, где все может повториться сначала. И все это не ради выгоды или мести, а так, озорства ради. Нельзя сказать, что к нему все остальные относятся безучастно. Иногда обиженная находит защиту среди соседей, и обидчице приходится удирать самой.
Вместе с тем воронам чужд деспотизм. То, что в курином или голубином мире решается грубой силой, у ворон исключено. Здесь действует еще одна заповедь: своих не бить! Конечно, угрожать для временной острастки можно, но драться, как дерутся зяблики, ласточки, ястреба, камышницы и многие другие, у них запрещено. «Ворон ворону глаз не выклюет» — кто не знает эту поговорку. Ворона вороне — тоже. И даже пера по злобе не выдернет. Зимой причиной раздора может быть только что-то съедобное. Но у ворон в силе такое правило: если кусок большой, его клюют все, кому места около него хватит, если мал и его можно унести в клюве, он принадлежит той птице, которая его нашла. А если он великоват для одной, но его вполне хватит на троих, как тогда пойдет дележ?
В один из самых неприятных зимних дней, с ветром и моросящим дождем, когда непогода всех, кроме ворон, заставила сидеть под крышей, я разбросал во дворе шесть крупных рыбьих голов и стал наблюдать из окна, как будут развиваться события.
Вскоре четверка находящихся поблизости ворон по очереди перепробовала все головы. Их интерес был замечен пятой. А когда и она спустилась во двор, это увидели и те, которые были подальше. И вскоре от головы к голове расхаживали уже шестнадцать ворон. Потом улетали одни и прилетали другие, и в конце концов дарового угощения понемногу — кому больше, кому меньше — хватило на всех. При этом была допущена лишь одна бестактность: нетерпеливая, намокшая и некрупная ворона подошла к той, которая клевала голову, придерживая ее лапой, и несильно дернула ее за кончик крыла. Та оставила голову и отошла в сторону. Постояла, словно подумала: «Кому отдала-то?». Решительно вернулась и вновь овладела добычей.
И оказалось, что не сила, рост и возраст определяют, кому достанется кусок, а именно решительность. Каждая вновь подлетавшая ворона могла отобрать его у любой обладательницы, опускаясь прямо перед ней. Но если неимущая подходила пешком, то исход мог быть разным. Хозяйка могла уступить, а сама пойти и отобрать такую же голову у соседки, а та, в свою очередь, отбирала отданную голову у первой. Если хозяйка не хотела отдавать добром, неимущая, подбираясь к ней бочком и прижимаясь к земле, тянулась клювом к голове и завладевала ею. Получалось, что сильная птица проявляла великодушное снисхождение, удовлетворенная поведением и позой просительницы.
