Ползет новорожденный кенгуру не быстрее улитки, а все-таки через полчаса добирается до сумки и исчезает в ней.
Пройдет еще немало времени, прежде чем у мамы в «кармане» найдет он сосок. А как найдет, крепко схватит его и повиснет на нем. Губы его прирастут к соску. Теперь висит неподвижно, как плод на ветке. Даже молоко сам не сосет: сосок, сокращаясь, впрыскивает его в глотку двуутробной «личинки».
И долго еще потом, почти целый год, когда вырастет и научится бегать, большой и длинноногий кенгуренок при каждой опасности, да и без нее, прячется у матери в сумке. Он уже не помещается там — ноги-ходули торчат наружу, — а прячется[29]. Мускул на краю сумки сокращается и «автоматически» его там запирает.
Кенгуру-мать с детенышем «за пазухой» большими скачками удирает от погони. Но если враги ее настигают, часто выбрасывает живую ношу им на растерзание: тоже своего рода автотомия — самое древнее средство страхования жизни! Ящерица в критических ситуациях расплачивается хвостом, кузнечик ногой, осьминог щупальцем, а кенгуру кенгуренком, своим единственным. Спасенная такой ценой жизнь тем не менее продолжается.
Не у всех сумчатых есть сумки и не у всех они, как у кенгуру, отверстием смотрят вперед: у многих — назад. Например, у старого нашего знакомого сумчатого медведя коала, который никогда не пьет и ест только листья эвкалиптов. Это большой оригинал: он и детенышей своих кормит не молоком, вернее, лишь первые дни молоком, а потом полупереваренной кашей из эвкалиптовых листьев.
Раз в сутки, ровно в полдень и до двух часов после полудня, из отверстия, противоположного рту, которым заканчивается кишечник, самка выделяет зеленое пюре из слегка переработанных в ее животе листьев. Детеныш высовывает мордочку из сумки и слизывает его (открытая назад сумка облегчает ему эту задачу). Во все остальное время, кроме двух часов в сутки, кишечник самки, опоражниваясь, выбрасывает не питательную смесь, а обычный помет.
Матери радивые и нерадивые
Как и шмель весной, самец-олень осенью рассылает душистые письма своим возлюбленным. У него не одна, как у шмеля, а по крайней мере десять пахучих желез: две у внутреннего угла каждого глаза, по одной на копытах, две на пятках задних ног (на скакательных суставах), одна под хвостом и одна на брюхе. Он трется этими железами о кусты и деревья и оставляет на них свой запах. Секрет, который эти железы выделяют, быстро твердеет на воздухе, поэтому дождь его не смывает, ветер не сдувает, и помеченные оленем кусты и деревья надолго сохраняют «память» о его посещении. У многих животных есть такие железы: у антилоп, кабанов, козлов, кабарги, выхухоля, бобра, ондатры, хоря, горностая, куницы, кротов, землероек, летучих мышей, утконосов, волков, зайцев, лисиц, даже у крокодилов, черепах, жуков, муравьев, ос, пчел… Да разве всех перечтешь!
У зверей опознавательные железы расположены обычно на тех местах тела, которыми они чаще трутся о кусты и траву: у полевок и водяной крысы — на боках; у зайцев и кроликов — на губах; у лисицы — на хвосте (сверху на его основании) и на лапах, между пальцами; у волков — тоже между пальцами; у выхухоля — снизу на хвосте; а у южноамериканской дикой свиньи пекари — даже на спине. Живет пекари у реки, в камышах. Ходит все время по колено в воде. И оставить ему метки-то негде, кроме как на тростниках и кустах, через которые он продирается, цепляя спиной за ветки.
У пахучих желез, которыми наделены все (или почти все) звери, двойное назначение: оставленный ими запах на кустах и траве служит своего рода вехами на границах охотничьих участков. Он же путеводная нить, следуя по которой в положенный природный срок самцы и самки ищут друг друга.
Как и у людей, среди животных бывают хорошие и плохие матери, хорошие и плохие отцы[30]. Молодые самки, еще неопытные в делах материнства, нередко бросают своих новорожденных детенышей на произвол судьбы: не кормят их, не согревают, не защищают. И детеныши погибают, если не возьмет их на воспитание другая самка в стаде. Обезьяны охотнее других зверей делают это.
«Когда в обезьяннике родили одновременно или с небольшим интервалом две матки, можно вовсе не печалиться, если одна из них бросит свое дитя. Достаточно показать новорожденного другой матери, и увидите, как немедленно бросится она к вам и, несмотря на то что обременена собственным потомком, схватит малыша, прижмет его к груди, и пусть там оба, и свой и чужой, держатся как могут и сосут, справедливо поделивши оба соска», — так пишет Ян Жабиньский, директор Варшавского зоопарка, который воспитал многих брошенных нерадивыми матерями маленьких зверят.
Но плохо придется маленькой обезьянке, когда мать от нее откажется, а поблизости не будет другой кормящей обезьяны.
Человеку обычно выкормить новорожденных обезьян не удается. «За всю свою профессиональную практику, — говорит Ян Жабиньский, — я ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь сумел вырастить в искусственных с рождения условиях маленькую обезьянку. За одним, правда, исключением».
Это счастливое исключение — шимпанзе Аполлон (третий, между прочим, шимпанзе, выращенный в неволе). Дело было в Лондоне. Мать Аполлончика — писаного красавчика — умерла во время родов. И тогда сотрудники зоопарка, подавив ложный стыд, справедливо решили, что жизнь обезьянке можно спасти только в образцовых детских яслях при университетской клинике. Там самая квалифицированная медсестра шесть месяцев всеми средствами современной науки и техники, которыми располагала клиника, боролась за жизнь Аполлона. Его положили в термостат, в котором автоматы поддерживали постоянную нужную младенцу температуру и влажность. Кормили его тщательно продуманными пищевыми концентратами, приготовленными на женском молоке. И Аполлон выжил, умножив славу науки и… для того, чтобы сидеть в клетке, потешая зевак.
Приблизительно десять процентов звериных самок, пренебрегая своим долгом, бросают детей (во всяком случае, в зоопарках). Среди львиц плохих матерей еще больше — почти каждая пятая. А молодые слонихи, родившие первый раз, вообще, по-видимому, не кормят слонят. Их берут на воспитание старые слонихи в стаде, у которых есть детеныши одного примерно возраста с приемышами.
Бывает, что молодые матери даже боятся своих новоявленных в мир детей. Одна слониха здорово перетрусила, увидев, кого родила. С ревом она шарахнулась от своего шестипудового младенца, когда он с высоты почти двух метров плюхнулся на землю[31]. Она с таким безумным ужасом кинулась от него, что порвала цепь (дело было в зоопарке). А потом хоботом схватила эту цепь и стала бить беспомощного слоненка. Всего израненного, его с трудом у нее забрали и больше уже матери не показывали.
