Раз десять трахнув Нину только за ночь, я испытываю кайф от взглядов юных женщин. Как они чутко схватывают независимость от них! Все, как одна, готовы мне отдаться. По Нине я выяснил уже и знал без нее, что любая из таких женщин, если завоевал ее хоть на час, теряет способность воспринимать возраст того, с кем спит. Воспринимает только образ, который ты в ней создал. Нина удивляется, что я любую компанию заставлю к себе приноровиться. Могу переспать с любой из музыкантш, подружек Нины, собирающихся у Бронниковых. Там меня оценивают так: «Как любовник годится, но до мужа не дотягивает». Поэтому мне позволена любая из них. Как-то сидел у Бронниковых, там смотрели жуткий порнофильм: совокупление калек. Музыкантши кричали из кухни: «Позовите, если что-то особенькое!» Нина, равнодушная к порнухе, вышла на лестницу с психиатром. Я сидел, как на иголках, боялся, что психиатр выведает у нее. Подошла Лена, известная своим афоризмом: «Если в тебе есть хоть капля б…дской крови, то она обязательно распространится по всему телу!» - артистка, обалденная в своем концертном платье с просветами из кружев, жена Кости-мотоциклиста, рэкетира и боевика. Нагнулась, шепнула на ухо: «Сумеешь не помять платье?» - «Да?» - «Идем в ванную, я тебя успокою». Еле сдержался, чтоб не пойти! Переспал только с сестрой Нины, приезжающей к нам из деревни, безумной Лилькой. Совсем я распустился с ними… Мог, например, отлить за углом, если прикрывала какая-либо из музыкантш. Но что в этом такого, если я пью у Нины мочу? Горячую, прямо из Нины! С Ниной во мне не исчезает творческий магнит. Я улавливаю тона и энергоемкие слова, которые я, побродив, записываю на Верхне-Портовой, ожидая Нину.
Закуриваю, облокотясь на перила лестницы, по которой спускался с Ниной. Прикидываю, как буду сейчас подниматься один. Сверху, заслонив облако, спускается с мальчиком гражданин. Всклокоченный мужчина с таким взглядом, как будто готов с любым обняться. Он радостно говорит сыну: «Вот я тебя и нашел, Лешка! А ты думал, что я тебя не найду, верно, а?» Мальчик отвечает рассеянно: «Ну”. Мужчина видит, что я курю: «А теперь это самое… закурить можно?» Сын дергает его: «Ты же говорил, что не будешь курить!» - «Говорил! И не буду… Раз не разрешаешь, все. Не курю». Кроме этих двоих, никого нет. Лестница пустая, я один. Поднимаюсь в синеву неба, начинаю опускаться в синеву моря. Останавливаюсь возле какого-то железнодорожного склада. Темно внутри, хотя горят лампочки. Над металлической крышей склада травится пар. Внизу, под откосом, тепловоз толкает замороженные цистерны. Оказывается, это пар от тепловоза. Выходят из склада закутанные бабы - охранницы с винтовками. Какой-то человек, проходя за моей спиной по лестнице, говорит: «Такую бабу зимой и не трахнешь!» - «Почему? Они быстро раздеваются», - отвечаю я. Человек смеется, и я слышу, как он удаляется по ступенькам. Иногда я брожу в Жариковском саду или по закоулкам Рыбного порта. Спускаюсь со скалистого обрыва к бухте Улисс, где плавают торчком никогда не размокающие бутылки, разломанные ящики. Несмотря на свежий ветер, я чувствую бензиновую гарь от стоящих судов.
Вот здесь я встретил Нину. Я словно прихожу на могилу к ней…
Могу целый день прошататься по Владивостоку, освоив кратчайшие пути по деревянным лестницам. Опережаю трамвай, выходя напрямик к любой бухте или к улице, если я в ней заинтересован. Возле Токаревского маяка, где становилась летом наша «мэрээска», есть гора в 334 ступени. Вечно на ней тренируются скалолазы. Я по ступеням взобрался без передышки. Взобрался, смотрю - отошел автобус. Погнался за ним, загадав: догоню, напишу рассказ! Не написал… Лучше б я сорвал сердце.
На Пушкинской, в деревянном доме со стеной, выложенной стеклянной плиткой, живет моя знакомая Рая, поэтесса, кореянка. Плитка отсвечивает на солнце, кажется, что там целый день горит свет. Любовник Раи, Юра Кашук - еврей, написал книгу о старинных русских поверьях. Маленькая Рая, ядреная, как спелый орех, легко переходит от стихов к прозе. Готовит острые корейские блюда, которые я люблю. Появляюсь с арбузом, загадывая на него, и гляжу с замиранием сердца, как Рая, держа в крепенькой руке нож, заносит его над моим арбузом. Чтоб избавить себя от таких переживаний, я раз пришел без традиционного арбуза. Сильно их удивил, принеся свежих сельдей, которых наловил на удочку в бухте Улисс. Рая с Юрой, привыкнув покупать селедку в магазине, и не представляли, что она такая: большая, серебряная, в яркой крови, как в киновари! Вынув стеклянную плитку из стены, чтоб была отдушина для курения, я рассказывал им, как ловится селедка. Ловится она без наживки, по две - по три. Как будто свечение поднимается изнутри воды. А эта кровь - от двух крючков, что впились сельди в один глаз. Такая холодная, она обливается прямо-таки человеческой кровью… Здесь любили мои книги; я удивлял их и сам удивлялся, что ни с того ни с сего говорю о селедке. Я говорил и о литературе, удивляясь, что говорю о ней. Появлялась Раина родственница, кореянка с японским типом лица. Это считается особым знаком отличия у кореянок. Рая с Юрой шли на кухню, я слышал, как Рая говорила: «Не мешай Боре к ней приставать». Я ждал волнения в себе - ведь уже час прошел после Нины! - и не мог ничего поделать с собой. Я понимал, что никогда себе не прощу этой потери… Прелестная кореянка! Сидела бы на ковре в кимоно.
Из этого дома на Пушкинской спускался переулками с кирпичными зданиями Военно-Исторического музея и музея Арсеньева. Выходил к Океанской набережной с двумя домиками напротив билетных касс морского вокзала. В этих домиках был мой ТУРНИФ. Успевал лишь занять очередь за деньгами. Меня утаскивал в кабинет Петя Ильенков, мой земляк, друг и главный начальник. Однако он не мог и слова мне сказать из-за телефона. Тогда меня перехватывал Борис Сергеевич, заместитель, отхлебывающий из распочатой бутылки, как будто он пил кофе. Борис Сергеевич станет моим спасителем на траверзе Пасхи. Ведь это ему пришло в голову остановить на своей вахте «Квадрант»! Захотелось наловить к завтраку свежей рыбы. Борис Сергеевич любил не всякую рыбу, а - что пострашней. Отыскал в трале морскую жабу, скользкую, ядовитую, с безобразно раздутым, пульсирующим животом: «Чего робеешь? Дадим термическую обработку, - и под водку пойдет!…» Кстати, водку он пьет тоже особую, с заспиртованной змеей. Я узнавал массу новостей: один ученый, которого знал, как облупленного, заболел в Северной Корее. Борис Сергеевич сильно рассмешил меня… Нашел же место, где болеть! Этот ученый что только не делал, чтоб заболеть в Сингапуре. В Сан-Крусе пробовал сломать себе руку - не поддалась. И вот заболел, взаправду, - и что? Весил 90 килограмм, уже сбросил 60. Тридцатикилограммовый, как скелет, бродит под охраной полиции по судам, умоляет, чтоб его забрали. Кто ж его заберет, если он на лечении?… Узнаю и о том, что вчера на «Глобусе» привезли из Новой Зеландии трех контрабандных девок из племени майори… Гражданство им не дают, куда их деть?…
