Между тем ребятишки уже носились по бане и хлестали друг друга мочалками и визжали.
Мать погналась за ними через всю баню. Они хохотали и убегали от нее. Валенки кассирши в черных калошах скользили по полу, но она все же изловила детей где-то в тумане и выволокла в предбанник.
— Спину, что ли, потереть? — сказал мужчина и сел рядом.
— Конечно, — согласился Тележников.
Мужчина крепко протер и промыл ему спину. И потом Тележников протер и промыл спину мужчине. И они еще и еще раз окатились и пошли одеваться.
На лавке в длинном узком коридоре уже стоял самовар и дымились два круто заправленных заваркой стакана. Тележников и мужчина сели и, коротко прихлебывая, стали пить. Мужчина пил вприкуску, Тележников внакладку. А кассирша смотрела на них из окошечка. Ребятишек уже не было.
Повалил народ. Это были пожилые люди, мужчины и женщины, которые уже не ходят на работу в учреждения или в поле. Они покупали билеты и ласково поглядывали на самовар.
Мужчина и Тележников напились, отерли потные лица, и кассирша с Тележникова взяла плату, а с мужа нет.
Тележников вышел из бани как в небо. Солнце ярко светилось по всем горам, по крышам и по окнам села. Прохожих было уже мало. Машины гудели где-то вдали за рекой. Мимо прошла к станции низкая лиловая «Волга». «За мной, наверное, послали», — подумал Тележников, хотел остановить и вернуть машину, но она уже свернула в переулок. Тележников не спеша, но легко шагал к центру — к высокому каменному дому управления. И словно не было у него этой дорожной ночи, словно никогда в жизни не был еще он пожилым человеком, и живет он здесь в селе уже тысячу лет и знает всех и каждого, а полсела ему родня.
И еще не покидало его это трепетное ощущение, что он где-то на теплом берегу, необязательно на берегу моря, а на берегу, где вообще тепло, где все просто, ясно и где никогда не может иссякнуть это утреннее чувство молодости.
Эти скалы смотрят в Туву. У них тяжелые, громадные лица. Их лбы разглажены ветром и низко нависают на глаза; и где-то изредка метнется над бровями узкая полоска кварца, и похоже тогда, что эта складка затянута сединой. Они опустили руки вдоль туловища и стоят здесь уже тысячи лет, медлительно размышляя о чем-то угрюмом. Их много, они не переговариваются, молчат, стоят в отдалении на самом краю хребта, что уходит глубоко в тайгу, вниз к реке, шум которой слышен здесь только на рассвете или ночью.
Здесь никто не живет, сюда редко заглянет охотник. Тут только порою судачат кедровки, и то с оглядкой, как бы опасаясь этих каменных людей. Здесь иногда отдыхает ястреб, устроившись на гранитной косматой голове. Здесь пробегает ручей, и плеска его не слышно, потому что он осторожен. Бежит он здесь не первый день, и поэтому можно сказать, что ручей тут живет. Сюда заглянул как-то художник, молодой, торопливый и бородатый человек. Он быстро, присев на раскладной стульчик, набросал дальние цепи гор, которые тянутся от Иркутска до Барнаула, и черной покрыты тайгой, и теряются друг за другом — все на юг и на юг. Художник увидел эти скалы из грузовой машины, с тракта, и прибежал сюда. На прощанье он облюбовал небольшую доступную скалу, сложил под ней нечто вроде лестницы из камней на высоте в два человеческих роста. Он белой масляной краской написал: «Верочкин камень». Он рад был очень — ведь до него здесь никто не сделал ни одной надписи — и теперь чувствовал себя первооткрывателем. Он даже проводил в уме некоторое сходство между собой и одним англичанином, который много тысяч верст проехал и прошел пешком до Тувы, чтобы вбить среди этой страны столб с надписью «Здесь центр Азии». Англичанин вбил столб и тут же уехал. Художник совершил надпись и ушел. И тут среди тайги так никто и не знает, почему этот камень «Верочкин» и кто она, «Верочка», — дочь, сестра, невеста, жена или просто приятельница этого художника…
А между тем охотники и местные жители издавна зовут эти скалы Каменной деревней. И верно, издали скалы похожи на какое-то забытое или околдованное поселение, где в непогоду поет ветер. Это пение напоминает голоса исполинских тоскующих людей.
А теперь уже много дней стала ходить сюда с ближайшей трактовой станции девушка. Она приходит до или после работы, а то и на весь выходной день. И, кроме самой девушки, никто не знал, что там, в Каменной деревне, она делает.
И вот однажды сюда пришел проезжий человек. Он увидел с тракта из машины эти скалы и просто решил посмотреть поближе, что это такое.
Он шел в ковбойке, легких брюках и в кожаных сапогах. Он шагал нерослой кедровой чащей, затканной длинными паутинами. Он раздвигал паутины руками, те повисали на пальцах и тянулись, поблескивая в воздухе, как прозрачные струйки ветра. Он шагал через буреломины, затянутые мхами точно малахитом. Малахит был этот живой, влажный, и пахло от него сырыми гнилушками. Кое-где в малахитах сидели маленькие красные грибы, и над ними висели мелкие медные мухи.
Лес кончился, и проезжий человек вышел на высокую скалистую поляну. Перед ним была Каменная деревня. Между скал были проложены из небольших камней прямые невысокие изгороди, которые образовывали по всей Каменной деревне улицы. Ручей, перегороженный маленькой, словно игрушечной, плотиной, образовал озерко. Сапогами стоя в озерке, строила среди него из камней небольшой остров девушка в фуфайке и в рабочих брюках. Она строила островок и время от времени прерывала свое дело, задумывалась, стоя среди воды. «Так или не так я делаю?» — видимо, думала девушка.
Проезжий человек остановился и стал смотреть на девушку. А девушка продолжала свое дело. Потом проезжий человек сделал несколько шагов. Девушка услышала шаги, распрямилась и, не оборачиваясь, стоя в воде, замерла. Проезжий человек тоже замер. Так они стояли долго. Потом девушка, так и не оборачиваясь, громко спросила:
— Вы проезжий?
— Проезжий.
— Нет, вы не тот проезжий, — сказала девушка и обернулась.
— А какой же вам нужен? — сказал и улыбнулся проезжий человек.
— Я знаю какой, — сказала девушка, вышла из озерка и села на землю.
— Я вижу, вы здесь собираетесь жить, — сказал проезжий человек.
— Я просто иногда прихожу сюда, и в этом нет ничего смешного, — сказала девушка.
— Я не смеюсь. Что вы! Я просто разговариваю.
— Разговаривают не так, — сказала девушка, — я знаю, как разговаривают.
— Тогда научите меня.
— Я сама не умею. Я вот смотрю на вас и не понимаю, поют в ваших глазах птицы или нет.
— В моих глазах шумит ветер, — сказал проезжий человек.
