Эта музыка рождена струящимся воздухом лета, счастливым птичьим гомоном, раскинувшимися по ветру березами, волшебными запахами родных покосов. В ее звучании оживают и сами превращаются в мелодию шаги вороны, севшей на крышу, беготня воробьев, клюющих на кровле березовое семя, осторожный и мимолетный скок синицы вдоль конька. С ее звучанием слова, воспоминания и желания становятся значительнее, властнее и самостоятельнее. Она парила день и ночь, как легкое дуновение ласточкиных крыльев, промелькнувших перед самыми ресницами.
Но однажды утром эта музыка тревожно оборвалась. Где-то глубоко во сне я почувствовал это и проснулся. Ласточка опять взволнованно металась надо мной. Опять в ее речах слышалось опасение. Я взглянул на табуретку и увидел на ней выброшенное из гнезда пробитое и опустевшее яичко. Две такие же опустевшие скорлупки я нашел возле своей постели. На чердак ворвался отец с большой черной мухой в клюве. Он был похож на самолет, потому что мчался прямо и стремительно, а муха ревела, как настоящий мотор. С этого утра таким многотонным жужжанием наполнилось все пространство под нашей крышей, и с жужжанием мирно возобновлялась старая теплая музыка.
Только музыка стала гораздо стремительней, потому что весь день ласточки совершенно не знали покоя. Аппетит вылупившихся птенцов был громаден, издали они были воплощением обжорства. Сами еще крошечные, чуть подернувшиеся синеватым редким пухом, они превратились в один сплошной разинутый клюв, и пища попадала тому, кто скорее успевал подставить его под добычу. Правда, так кормила детей только мать, которая была еще очень молода. Отец же поочередно клал пищу в рот каждому сынишке справа налево. Скоро кошка разорила гнездо на чердаке соседнего дома, и кормильцев под нашей крышей стало трое. Уже знакомая старая ласточка принялась помогать молодым, она кормила птенцов тоже справа налево. Мать и отец спали в гнезде, сидя по краям его, а старая ласточка пристраивалась на перекладине под крышей сарая. Во сне она тоже часто разговаривала таким же горячим и ласковым голосом, каким говорили во сне молодые ласточки, пока у них еще не было детей.
Но вскоре наступило такое утро, когда я проснулся оттого, что в щеку мне кто-то тепло и трусливо ударил куцым крылом. Прямо с подушки из-под моего носа смотрел на меня любопытствующим наивным взглядом почти оперившийся птенец. Второй птенец сидел на изогнутом колене трубы и тоже смотрел на человека. От взрослых ласточек молодые отличались только тем, что на их хвостах еще не было двух прямых черных стрел. Третий брат сидел в гнезде и робко поглядывал в пропасть, отделявшую его от бревенчатого настила. Очевидно, этот брат не совсем проворно успевал подставлять свой рот под материнскую добычу, и недостаток сил теперь проявлялся в нем нерешительностью.
Он выпрыгнул из гнезда только в полдень, когда я уже сидел за столом, а остальные братья старательно исследовали пыльные просторы повети и чулана. Он выпрыгнул в сторону стола и упал на огромный том «Всемирной истории», одетый в богатый зеленый переплет. Я продолжал писать, и это ничем не объяснимое появление неисчислимых букашек из-под пера повергло птенца в изумление. Его маленькие черные глаза по-охотничьи оживились, и видно было, что только врожденная корректность, свойственная всем ласточкам, не дает ему броситься на эти букашечьи рати. В мягком полусвете чердака обложка отсвечивала на белую грудь молодой ласточки зеленью, черным перьям крыльев тоже придавала какое-то фантастическое сияние, так что весь птенец преображался в странную, незнакомую птицу.
Весь день птенцы разгуливали по дому, и в голову им не приходило вспорхнуть на окно, глянуть на улицу. Перед сумерками на чердак влетел чужой заблудившийся птенец. Он устало бросился в гнездо. Немедленно с повети приковыляло все оперяющееся юношество и с любопытством начало осматривать пришельца. Молодежь ночевала потеснившись, а отец и мать — на тонкой перекладине под крышей сарая. Утром появилась старая ласточка, она о чем-то поговорила с заблудившимся бродяжкой и улетела с ним вместе, да так уж больше и не возвращалась…
А для оставшихся братьев путь на улицу был открыт. Один за другим они вспархивали на окно и, взъерошенные от ветра и неумения сидеть прямо, выглядывали с чердака.
О солнце! Каким океаном простора и света встретил их мир! Сколько птичьих криков реяло между землей и высокими сверкающими облаками! Сколько невиданных огромных деревьев с малиновыми шишками шумело праздничной хвоей! Сколько величественных ленивых коршунов парило под солнцем, и каждому птенцу казалось, что уж он-то обязательно станет такой же большой и сильной птицей. А под ногами открывалась такая высота, что сердце сладко ежилось от одного только воспоминания, как ловко и просто бросались отец и мать с окна спиной вниз, почти не раскрывая в первое мгновение крыльев.
На проводах через дорогу сидели взрослые ласточки. Они смотрели на детей.
В полдень я видел, как те же двое родителей грозно и яростно гнали через поле ястреба. Огромный и неуклюжий, он трусливо уходил от них над самым жнивом. Они нагоняли его. Они взвивались над ним, падали ему на голову и били ее маленькими храбрыми клювами.
С этого дня чердак опустел. Одну ночь птенцы просидели над окошком, тесно сбившись плечом к плечу и глядя, как величественно занимается в небе желтая звезда Арктур. С тех пор никто не знает и не видел, где они ночевали. Только все видели, как счастливо носились ласточки над домами, сараями, над облетающими золотыми липами, над радостным рабочим гулом, в котором потонули поля. Они носились и друг другу навстречу, и друг от друга, и друг за другом вытянутыми огромными кругами, как маленькие черные планеты. И дом, и сарай, и липу они заткали темной сеткой стремительного мелькания, так что стало казаться, будто все летит вместе с ласточками в синее осеннее небо.
Вскоре все опустело, и не только на чердаке, но и вокруг стало тихо. Только слышался бережный плеск навсегда опадающих листьев. Птицы улетели, а остались лишь те, кто не надеялся дотянуть до теплых далеких стран. В такой высокий ясный день я спал на стогу свежей соломы в поле под проводами. Где-то глубоко в легком полевом сне я почувствовал на себе взгляд. Я открыл глаза. Прямо передо мной сидела на проводе ласточка и смотрела на меня маленьким прямым взглядом. Это была знакомая старая ласточка. Ее взгляд прозвучал в моей жизни как прощальный отзвук любимой песни.
Начало июня приходит просторными ветреными днями. Это случается после длительных майских дождей. Низкие тучи ушли, солнце просушило землю, но высокие перистые облака дымчато раскинуты по небу неделю-вторую, и становится уже непонятно: остатки ли это прошлой непогоды или близится новое ненастье…
