Раз вечером, конечно, тайно от взрослых, мы собрались на важное дело. В соседний сад, за абрикосами. Нас было трое: Колька — местный житель, Варя — очень хорошая девочка из Феодосии и я, приезжий. Сами по себе абрикосы были не очень важны, но это — интересно.
Ровно в десять мы встретились в условленном месте.
Ночь непроглядная. Только звезды в черном небе и лунная дорожка на море. Цикады трещат повсюду — концерт не концерт, но что-то похожее. Все вокруг трещит, звенит и поет!
Забор мы преодолели без труда. Абрикосов набрали в карманы, а Варя — в подол юбки больше, чем следует. И собака нас не облаяла, хотя мы почему-то очень боялись именно собаки. У какого хозяина сада нет собаки!
Все было хорошо. Мы объелись абрикосами так, что я до сих пор их видеть не могу.
Колька, Варя и я, счастливые, как говорится, и довольные попрощались и пошли по домам.
Правда, возле дома, где я жил, Варя, помню, сказала:
— А у тебя волосы, как сноп мякины.
Дом наш был обычный. Мазанка красивая, под черепичной крышей. С земляным полом, который очень вкусно пах по утрам, и голубыми, синькой покрашенными стенами.
Я задал дурацкий вопрос: «Хорошо это или плохо — мякина?» — потому что Варя мне очень нравилась. И вообще, что такое мякина, я не знал.
— Ну, светлые, красивые, — сказала она.
Я был счастлив.
— Пока! — сказал я.
— Пока! — сказала она.
И ушла.
Тут в мою голову что-то шлепнулось, вцепилось в волосы, и я бы закричал, если бы…
Я схватился за голову, стал отдирать от волос что-то живое и теплое, да еще старался не шуметь. Услышат взрослые тут, дома, где я живу. И так попадет! И этот сад с абрикосами. Еще папа с мамой узнают!..
Поначалу я и не подумал, что это — летучая мышь, а боролся с чем-то и наконец отодрал вместе с клоком волос крохотное, но очень цепкое и злое живое существо. Отодрал и зажал в руках. Оно больно царапалось и в руках.
Дома меня встретили спокойно.
— А, вечерницу поймал, — сказали.
Вечерница — так, оказалось, называется это существо — птица не птица, мышь не мышь, само меньше воробья, а лапы с цепкими когтями. И в них — клок моих волос.
Признаться, хотелось мне оставить эту вечерницу у себя, рассмотреть как следует и, может, приручить, но хозяйка дома сказала:
— Отпусти, не мучай! Смотри, как она дрожит! Может, это и наша…
Я отпустил.
И только потом узнал, что на чердаке дома живет целое семейство вечерниц — летучих мышей. Днем висят они под крышей вниз головой, крепко уцепившись коготками за доски. Словно прилипли. И не перья у них, как у птиц, а мех — красный, или буро-красный, или, может, рыжий.
Каждый день я заглядывал на чердак и тихо, чтобы не разбудить, рассматривал тех вечерниц.
Была ли среди них та, моя, я так и не узнал. И не думаю, что она наказала меня тогда за дурной поступок. Просто увидела светлые волосы и вцепилась.
Сейчас, когда мне рассказывают о городе Судаке, о Генуэзской крепости, о море, я вспоминаю летучих мышей, тот самый вечер и еще слова хозяйки дома:
— Отпусти, не мучай! Смотри, как она дрожит!..
Я знаю теперь, что вечерницы — добрые помощники человека и деревьев. И — страшные враги для майских жуков, листоверток, шелкопрядов, гусениц и всех, кто вредит природе.
А город Судак остался для меня вот таким Судаком.
Кто не слышал слова «ехидна»?
— Вот — ехидна! — говорят обычно про злого, недоброжелательного, ядовитого человека.
Или:
— Он — мастер ехидничать!
Значит, живет где-то такой зверь, хуже которого на свете нет, раз его именем самых плохих людей называют.
Так многие считают, так и я долгие годы считал, хотя живую ехидну, кажется, только на картинках в учебнике зоологии видел, да и то давно, в школьные годы.
И вот в Чили, в городе Вальпараисо, попал я в дом одного профессора — любителя животных. Оказалось, что он, как и я, много путешествовал, но, на зависть мне, не просто смотрел мир, а привозил из каждого путешествия что-то живое. Жили у него дома и попугаи всякие, и пяток обезьян, и рыбы — для чилийцев заморские, и даже сумчатая собака, выполнявшая роль обычной нашей дворняги — домашнего сторожа.
Время шло к вечеру.
Профессор как раз вернулся из очередной поездки в Австралию, и я с удовольствием слушал его рассказ про страну, в которой никогда не был. Слушал и все время посматривал на какой-то необычный ящик, который стоял в комнате. Ящик фанерный, поставленный верхней крышкой кверху, довольно большой, даже для обычного ящика, в котором пересылают по почте посылки. И хотя тут же в комнате, где мы сидели, стояли клетки с попугаями и птицами, аквариумы с рыбами и террариумы с ящерицами и змеями, а стены украшали десятки чучел и коробок с бабочками, этот ящик на паркетном полу выглядел странно.
Неожиданно ящик чуть пошевелился, и из-под него, как мне показалось, мелькнуло что-то длинное, похожее на большого червяка или маленькую змею, и оставило мокрый след на паркете.
Профессор заметил мое любопытство:
— О-о! Это удивительное создание! Я таки его привез из Австралии, но с большими трудностями. Редчайший экземпляр! Даже Брем, Земон и Гааке, не говоря уже о Гарно и Беннет, не могли осуществить то, что, кажется, мне удастся… Только, простите, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!
Профессор назвал имена величайших знатоков животных, которых я знал по книгам, но кто же там, под этим ящиком?
И я не выдержал:
— А все-таки кто это?
Словно счастливый ребенок, вдруг узнавший что-то сверхъестественное, солидный профессор прошептал:
— Тише! Этим я и собирался удивить вас!.. Мне уже удавалось… И, кажется, удастся… Только бы не сглазить! Тьфу-тьфу!
Тут хочешь не хочешь еще больше заинтересуешься. И я даже почувствовал, что вступил в какую-то загадочную игру. Необычную игру! Рядом — профессор, а я чувствую себя мальчишкой. Так интересно! Но и профессор сейчас — почти мальчишка, ребенок.
— Тише! — шепчет он. — Мне думается, что сейчас…
И это «сейчас» произошло.
Опять ящик пошевелился, опять из-под него высунулось что-то длинное, слюнявое и теперь уже явно похожее на язык, и вслед за ним появился нос. То ли нос, или клюв, как у птицы. Но похож он был на трубку. И маленький рот, из которого выскакивал язык.
Мы замерли.
Профессор молчаливо ликовал.
На паркет вылезло существо странное, но и чем-то на кого-то похожее. Ежик! Конечно, почти наш ежик! Только размером больше — раза в три, да и с носом необыкновенным, и…
— Иглистая ехидна, — прошептал профессор.
