К счастью, они уже добрались до первой скалы и плыли теперь в ее тени, то и дело задевая левым веслом за неприступную гранитную стену, устремленную ввысь на несколько десятков метров. Отсюда до южных порогов Тейукуаре текла река спокойно, местами образуя тихие заводи. Но женщине не удалось передохнуть: на корме снова раздался крик. Женщина не поднимала глаз. Раненый, обливаясь холодным потом, вцепившись дрожащими пальцами в борт каноэ, уже не в состоянии владеть собой, опять закричал.
Некоторое время ему еще удавалось сохранить остатки самоконтроля, мужества и сострадания к своей несчастной подруге, у которой он своим малодушием отнимал последние силы, и стоны его слышались сравнительно редко. Но наконец выдержка покинула его: забыв обо всем на свете, превратившись в сплошной комок истерзанных нервов, судорожно глотая воздух и корчась от невыносимой боли, он начал издавать дикие вопли, которые повторялись через равные промежутки времени.
Женщина между тем, вобрав голову в плечи, ни на минуту не отрывала взгляда от берега, чтобы сохранять расстояние. Ни мыслей, ни чувств: она только гребла. Лишь время от времени, когда крики становились громче, разрывая тишину ночи, ей казалось, что весла вот- вот выскользнут у нее из рук.
Наконец она бросила их совсем и, ухватившись за край лодки, прошептала:
— Не кричи…
— Не могу, — простонал он. — Слишком больно!
Ее душили слезы.
— Знаю… Понимаю… Но не кричи… Я не могу грести.
— Да, да… Но я не могу! О-о-о!
И, обезумев от боли, он кричал все громче и громче!
— Не могу! Не могу! Не могу-у!!
Женщина долго сидела, обхватив руками голову, неподвижно, как мертвая. Наконец ока выпрямилась и, не говоря ни слова, взялась за весла…
Подвиг, который совершила затем эта маленькая кокетливая женщина, восемнадцать часов не выпускавшая из рук весел, измученная криками умирающего мужа, принадлежал к разряду деяний, возможных лишь однажды в человеческой жизни. В полном мраке ей пришлось преодолеть южные быстрины Тейукуаре, снова и снова бросавшие лодку вспять, в покрытую водоворотами заводь. Снова и снова пыталась она бороться с течением, цепляясь за прибрежные скалы, но все было напрасно. В конце концов ей удалось пересечь реку под определенным углом, и в продолжение тридцати пяти минут она бешено работала веслами, стараясь удержаться на быстрине, неудержимо тянувшей ее назад. Все это время она гребла, обливаясь потом, который слепил ей глаза, ничего не видя и не имея возможности ни на минуту выпустить весла из рук. Все эти тридцать пять минут впереди, в нескольких метрах от нее, маячил утес, который она никак не могла обогнуть, ибо течение было настолько быстрым, что каждые пять минут ей удавалось преодолеть лишь сантиметр пути.
Откуда хватило у нее сил, каким страшным напряжением последних проблесков воли удалось ей выдержать этот кошмар, — она не могла бы этого сказать. Особенно если принять во внимание, что ее единственной поддержкой были вопли скрючившегося на корме мужа.
Остаток пути — еще два бурных участка вверх по реке и один, особенно длинный, у последней тейукуарской скалы — показался ей уже менее трудным, чем эта первая схватка.
Но когда их суденышко уткнулось наконец в размытую глину залива Блоссета и женщина попыталась сойти, чтобы привязать лодку, ее руки и ноги будто разбил паралич. Ни боли, ни мыслей уже не было. Берег начал валиться на нее темной громадой, и она упала без чувств…
* * *
— Так-то, сеньор! Два месяца я провалялся в постели, и все прошло без следа. Вы ведь видели мою ногу. Но какие мучения, сеньор! Если бы не она, мне не пришлось бы сейчас рассказывать вам эту историю, — закончил он, кладя руки на плечи жены.
Женщина не возражала, она смеялась. Впрочем, они оба улыбались: сытые и довольные, они неплохо устроились в своей прибыльной лавчонке, которая была мечтой всей их жизни.
И пока мы стояли, глядя на темную, теплую реку, воды которой прибывали с каждой минутой, я спрашивал себя, много ли стоит человеческий подвиг, когда за ним скрывался такой мизерный идеал; и все же эти жалкие торгаши, когда-то сами того не сознавая, вели себя как подлинные герои.
Кончилось первое действие «Тристана и Изольды». Устав от дневных забот, я остался на своем месте и был очень доволен отсутствием соседей. Я обернулся к зрительному залу, и мой взгляд тотчас же остановился на одной из лож.
Несомненно, супружеская чета. Он — обычный муж, или, может быть, несколько хуже обычного, если принять во внимание его банальную внешность дельца и возраст. Она молодая, бледная, красивая той проникновенной красотой, которая разлита не только в чертах лица, хотя они сами по себе достаточно красивы, а в необыкновенной гармонии взгляда, очертаний рта и шеи, манеры слегка приоткрывать глаза. Это была красота, которая всегда привлекает мужчин, хотя в ней нет ничего вызывающего. Именно этого женщины никогда не могут понять.
Я долго смотрел на нее без бинокля, потому что видел ее очень хорошо и потому что мужчина, жадно впитывающий прекрасный образ, никогда не прибегает к помощи бинокля, этого женского средства.
Начался второй акт. Я еще раз посмотрел на ложу, и наши взгляды встретились. И я, рассеянно разглядывавший зал и уже оценивший очарование этого взгляда, почувствовал его на себе и пережил на мгновение самый восхитительный в моей жизни сон любви.
Он прошел очень быстро: она отвела глаза, потом, уступая моей настойчивости, два или три раза вновь скользнула взглядом по мне.
На миг меня наполнило внезапное счастье — в мечтах я представил себя ее мужем, — но и это видение рассеялось очень быстро. Прекрасные глаза вернулись вновь, но в этот момент я почувствовал, что мой сосед слева смотрит в том же направлении, и после короткого замешательства незнакомка раскланялась с ним.
Итак, у меня уже не было ни малейшего основания считать себя счастливым, и я начал наблюдать за соседом. Это был мужчина за тридцать пять лет, с белокурой бородой и голубыми глазами. Его взгляд, ясный и немного суровый, говорил о непреклонной воле.
«Они знакомы, — сказал я себе, — и близко».
Действительно, в середине действия мой сосед, не отрывавший взгляда от сцены, обернулся. Женщина, в полутени, слегка откинув голову, тоже смотрела на него. Она показалась мне еще более бледной. Одни во всем мире, они смотрели друг на друга пристально, настойчиво, боясь шевельнуться, чтобы не порвалась тонкая нить, соединившая их сердца.
В течение всего третьего акта мой сосед ни разу не обернулся. Но он не дождался конца и вышел по боковому проходу. Я взглянул на ложу, женщина тоже ушла.
