Беспрестанно «шалманить» — быстро не поедешь. Мы оба окончательно выбились из сил. Глаза у Джумадурды закрывались сами собой, голова упрямо клонилась на руль. Пришлось заночевать в лощине, защищенной от ветра двумя крутобокими барханами. И только вечером следующего дня мы добрались наконец до колодца Тезе-Яраш на отгонных пастбищах, километрах в трехстах от канала.
На шум мотора из сборного дощатого домика вышел высокий плечистый старик сторож. Кроме него на колодце никого не оказалось. Чабаны с отарами находились на зимних пастбищах. Хидыр-ага — так звали старика — пригласил нас в комнату, где жарко топилась чугунная печка. Он расстелил на черной кошме пеструю ситцевую скатерть, достал тонкие ноздреватые лепешки и поставил перед нами эмалированную миску с коурмой[6]. А кипяток он почему-то вылил у порога.
— Сынок! Чай мы будем заново кипятить, — обратился он к Джумадурды. — Аму-дарьинская вода — самая сладкая вода, разве не так? — Он даже причмокнул языком. — А может быть, ты забыл наполнить свои бочки или расплескал их по дороге?
— Если бы расплескал, с полдороги вернулся бы, — отозвался Джумадурды. — Знаю я вас!..
Надо было видеть, как бережно, стараясь не расплескать ни капли, наливал старик привезенную воду в закопченные узкогорлые тунче — медные сосуды для чая.
Джумадурды подмигнул мне:
— Вах!.. На каждом коше мы с тобой услышим такой вопрос! И везде будем оставлять по два-три ведра — чабанам запас. В колодцах вода все же немного соленая. А эта как лакомство. Ты знаешь, как на меня обижаются те, кому не достанется!
Хидыр-ага поставил тунче на огонь и повернулся к нам:
— Хей, парень, ты говоришь — обижаются… А как же? Кто же еще может знать цену воды, если не мы, люди этих песков? Кто еще, скажи?
Пиалу он держал обеими руками и отхлебывал чай маленькими глотками — удовольствие всегда лучше продлить. Не забывая подливать себе еще и еще, Хидыр-ага о чем-то обстоятельно рассказывал шоферу по-туркменски.
Джумадурды слушал внимательно, время от времени вставляя вопрос. А когда старик кончил, сказал мне:
— Это тебе надо знать. Очень, очень давно было, тридцать лет прошло или больше. Хидыр-ага проводником был у ученых людей. Начальник — высокий мужчина, русский, а борода черная-черная, как у туркмена. Он и его товарищи искали для воды путь — где лучше пускать аму-дарьинскую воду в пески. Десять верблюдов у них было и пять ишаков. Хидыр-ага водил их от колодца к колодцу. Он, сын чабана, как дома в этих песках, каждый бархан знает, каждую тропу помнит…
Хидыр-ага кивнул, подтверждая его слова:
— Догры, правильно… В песках живу пятьдесят лет… Начальник был хороший человек — ягши адам. Хотел повернуть Аму-Дарью, привести сюда большую воду. Все туркмены уважали его, знали Сувгетирен[7]. Ты живешь Ашхабад, не видел его, не знаешь, где он?
— Нет, — ответил я огорченно.
Мне очень хотелось порадовать старика, сказать, что я встречал Сувгетирена, одного из тех мужественных и стойких, закаленных каракумских пионеров, которые были просто одержимы мечтой досыта напоить эту землю.
Давным-давно прошли их караваны по пустыне, ветер замел их тропы, но следы изыскателей не затерялись. Может быть, Хидыр-ага был проводником у инженера Павликовского, чья партия работала в этих краях зимой 1924 и летом 1925 года. Перед Павликовским была поставлена важная и трудная задача — отыскать и исследовать Келифский Узбой, о котором в те годы имелось очень смутное представление.
Павликовский отыскал Узбой и убедился в том, что воду можно без особых затрат провести на добрые сто километров в глубь пустыни. Он исследовал все многочисленные лощины, стремясь найти наикратчайший путь от одной к другой, определил примерный объем земляных работ. Для Павликовского и его товарищей не было большей драгоценности, чем потрепанный измерительный журнал, где были записаны координаты, определяющие трассу; цифры эти представляли огромную ценность для будущих проектировщиков. Не менее бережно хранили изыскатели бутылки с водой, взятой для проб везде, где делались почвенные разрезы, пробивались шурфы. Изыскатели могли бы не пить трое суток, но никому и в голову бы не пришло откупорить одну из этих бутылок с этикетками.
В результате проведенных работ Павликовский пришел к выводу, что Келифский Узбой не старое русло Аму-Дарьи, как многие полагали. Больше того, он вообще никогда не был руслом какой-либо реки. Происхождение Келифа Павликовский объяснял паводками одной из многочисленных рек, берущих свое начало в Афганистане. По его предположению, это была река Балх. В наши дни она, как правило, не достигает Каракумов и прорывается сюда лишь изредка. Но, видимо, в далекие времена, когда Балх не растекался по бесчисленным оросительным каналам и арыкам, прорыв паводковых вод наблюдался гораздо чаще. Когда работала партия Павликовского, Келиф был почти совершенно сухим. Он наполнился водой позднее, года через полтора-два, уже после того, как был создан Бассага-Керкинский канал, первенец ирригационного строительства, начатого в Туркмении советской властью. Этот канал можно назвать младшим братом транскаракумского канала, который так ясно, в мельчайших подробностях представлялся мысленному взору первых изыскателей.
Недаром Павликовский в своей докладной записке убежденно говорил о том, что со временем в юго-восточных Каракумах пройдет мощный канал для орошения Мервского и Теджепского оазисов. Тогда это была еще только мечта.
Может быть, Хидыр-ага водил другой караван. Много изыскателей бродило в те годы по пустыне, а была ли у Павликовского черная-черная борода, мне не известно.
Но чья бы эта экспедиция ни была, эти люди делали героическое дело. Их не останавливало бездорожье, страшная жара, отсутствие воды. Не пугала опасность услышать пронзительный свист пуль — в песках в те годы скрывались басмаческие банды, и стволы винтовок могли показаться из-за любого бархана.
Думая обо всем этом, и не заметил, как в жилистых руках Хидыр-ага очутился дутар.
Мелодия звучала торжественно. В ней слышались порывы ветра, мерная поступь каравана.
Старик тихо подпевал дутару, но я смог разобрать только одну фразу, повторенную несколько раз:
— Скажи, какой туркмен не мечтал о большой воде, какой туркмен?..
Да, сколько лет древней пустыне, столько лет и этой мечте. Она звучала в таких же вот протяжных песнях или в поэтических легендах, — в них любой батыр непременно обладал такой силой, что мог менять русла рек, направлять воду туда, где она всего нужнее человеку.
