— Да, да, пошли!
Несчастные, вымокшие до нитки, изнуренные усталостью, голодом и бессонницей, они вновь потащились по дороге, унося с собой предсмертный хрип больных детей.
В этот вечер останавливались несколько раз, но уже никто не спрашивал о причине: об этом достаточно ясно говорили громкие рыдания матерей. С каждым часом колонна уменьшалась, редела, убывала, отмечая могилами детей дороги несчастной родины.
На рассвете следующего дня женщина, та, что накануне шла рядом с повозкой, снова приблизилась к ней. Оба малыша по-прежнему прижимались к матери с пылающими лицами, тяжело дыша широко открытыми ртами. Вода стекала по прядям волос на их полузакрытые глаза.
— Скоро доберемся… — повторила женщина несколько раз, как накануне.
Мать вздрогнула и остановила на ней свой тяжелый взгляд.
— Как маленький? — подходя еще ближе, спросила женщина.
— Плохо, — ответила мать коротко и развернула пеленки. — Видите? Посмотрите скорей! Посмотрите сюда! — добавила она, быстро приподняв ножки ребенка. — Видите, какие пеленки?
Ребенок бился в зеленой жиже.
— Каждую минуту новая пеленка! Вы не мать, нет?.. Ах, боже мой! — глухо простонала она, уронив голову на руки.
Малыш, почувствовав на своих ножках капли дождя, заплакал.
— Закройте, закройте его! — заторопила женщина.
— Закрыть! — в отчаянии закричала мать. — Вот этим мокрым… Вы посмотрите только!.. Вот чего мы дождались!.. Потрогайте! Это мой сын… Ах, сынок мой родной, маленький мой! — с глухим рыданием она низко склонилась над бьющимся тельцем.
С этой минуты она никого больше не подпускала к себе.
— Что вам надо? — зло кричала она. — Он не умер, нет! Уходите отсюда, я вам говорю!
Но вечером ребенка у нее все же отняли, уже мертвого, убитого менингитом, подобно многим другим.
Этого огромного горя нервы бедной матери не выдержали, она беззвучно и горько зарыдала, а потом закуталась в одеяло, усадив на колени оставшихся малышей, которые время от времени прерывали свой лихорадочный сон, чтобы прижаться к лицу матери, прерывисто и хрипло всхлипывая и не открывая глаз.
А дождь все шел и шел, прямой и густой. Заботиться о сухом платье для больных перестали: больше никто ничего не ждал.
На следующее утро было решено посадить в повозки матерей с детьми, чтобы они как можно скорее смогли где-нибудь добыть молока, которое с каждой минутой становилось все необходимее. Так и сделали, собрали жалкие остатки корма лошадям, и толпа безутешных матерей с умирающими детьми на руках двинулась в путь, к вечеру опередив колонну на несколько километров.
И вдруг над этой жалкой группой обреченных пронесся крик надежды: женщины увидели отряд бельгийской конницы. Но подъехавший офицер приказал женщинам отдать им всех еще пригодных лошадей.
— Как!.. Но ведь наши дети умрут! — кричала обезумевшая мать двоих детей. — Лейтенант! Господин лейтенант! Они умрут, если мы здесь останемся!
Офицер, забрызганный грязью по самую грудь, издерганный, осунувшийся за месяц беспрерывных боев, тоже закричал:
— Мы все, все умрем, если не сможем продвинуть вперед артиллерию! Все, и вы, и мы, все, кто еще остался! Слышите? Лошадей, скорее!
Издалека, с востока и с юга доносились глухие раскаты — бельгийская армия шла к морю.
— Готово? — строго спросил офицер, оборачиваясь. — Вперед, скорее!
И он пустил свою лошадь галопом.
Жалкая группа реквизированных лошадей исчезла вдали, затерялась в сумерках, а повозки так и остались стоять, упираясь оглоблями в дорожную грязь. Где-то, может быть совсем близко, было спасенье: деревня, сухая одежда, горячее молоко, Превратившись в похоронную процессию, в бродячее кладбище грудных младенцев, беспомощно толпились люди посреди темной, блестящей дороги, под беспощадным дождем, безжалостно уничтожающим едва взошедшие ростки — надежду новой Бельгии.
Пчелам с курами заведомо не ужиться, но если опеку над ними возьмет человек, то, преследуя собственную выгоду, он может примирить враждующих.
Именно так возникло содружество Пчелы-Кеан-Куры. Я подозреваю, — хотя не вполне в том уверен, — что по сути дела оно являлось кооперативом. Как бы то ни было, при энергичном посредничестве Кеана к концу зимы на ферме воцарился мир: пчелы больше не летали на водопой к куриному корытцу, а куры отучились выуживать дохлых пчел, засовывая клюв в летки ульев.
Кеан, который уже давно наблюдал за их постоянной распрей, справедливо рассудил, что причина ее — просто недоразумение. В самом деле, стоило поставить пчелам отдельную поилку да вычистить из ульев личинки трутней — их вывелось слишком много в тот год, — как вражда сменилась самым сердечным согласием.
У кур теперь не было соблазна лакомиться пчелами, поскольку те перестали пить воду из корытца, а пчелы, вылетая из улья, не натыкались больше на куриные клювы.
Итак, товарищество было основано, и вот на каких началах.
Пчелы получили в свое распоряжение чистую, прозрачную воду, и им не приходилось отныне зариться на чужую. Кеан по праву владел излишками меда, при условии, разумеется, не посягать на осенние соты. Курам отходила половина сжатого Кеаном маиса, а также все личинки, выброшенные из улья на прилетную доску. Более того, в виде дополнительной льготы им разрешалось склевывать больных пчел и осенних трутней, изгнанных работницами и коченеющих на земле подле ульев.
То был самый разумный договор, какой только мыслим, когда обе стороны должны прокормить друг друга плодами своего труда, и с сентября по январь маленькая колония процветала. В особенности повеселели куры, которых Кеан на время июльских холодов лишил пайка: теперь, полные радужных надежд, они нежились на солнцепеке или копошились в песке, поднимая вихри пыли.
Пчелы, в свою очередь, после тревоги, вызванной запоздалыми заморозками, побившими почки на деревьях, устремлялись из ульев с ликующим жужжаньем, опьяненные ароматом бурного цветения. За три недели солнце и теплый норд напоили соком новые почки, поле покрылось лиловым ковром цветов, а на черном фоне леса пышным розовым убором выделялись цветущие деревья лапачо.
Отяжелев от взятка, пчелы так сгрудились на прилетной доске, что Кеану пришлось расширить летковую щель и то и дело стряхивать пчел, гроздьями налипших снаружи на стенки улья. Дурной признак! Либо обитательницы улья страдают от жары, либо семья непомерно разрослась — Кеан хорошо знал это. Да, пчел скопилось слишком много, и Кеан недоумевал, почему они до сих пор не роятся.
