Иногда мать вся напрягалась. Кто-то из стаи издавал резкий звук, остальные подхватывали его, и все стремглав бросались наутек, в чащу, быстро-быстро работая руками, ногами и хвостом. В воздухе над ними парило что-то большое — птица с огромными крыльями. Малышка отчаянно цеплялась за мать, чтобы не свалиться во время бешеной гонки. Орел-обезьяноед, или гарпия, как называем эту птицу мы, европейцы, не отказывается даже от такой крупной добычи, как молодые паукообразные обезьяны, но нападает только тогда, когда случай удобный — какой-нибудь малыш чересчур удалился от взрослых. А не представится такого случая — продолжает свой стремительный полет, ведь охотничья территория орла простирается на десятки километров.
Малышка узнавала, кого надо опасаться, по реакциям других членов стаи на оцелота или на молодого ягуара, способного ночью взобраться на дерево. Спала она чутко, как все животные, как всякий, кто спит в лесу. Научилась прислушиваться к шорохам на земле и в листве, различая опасные и неопасные, — и здесь примером служили реакции матери и остальных обезьян. Во мраке она старалась прижаться покрепче к теплому телу матери — так надежнее…
Однажды утром, когда стая лущила большие стручки на высоком дереве и створки с шелестом сыпались на землю, внезапно раздался громкий-прегромкий звук, не похожий на все, что малышка слышала прежде. Что-то обожгло руку, мать вздрогнула, напряглась, как в судороге, потом обмякла и сорвалась вниз. Пролетела немного… зацепилась хвостом… но хвост не удержал ее… Ударяясь о ветки, обе упали на землю.
Малышка судорожно прижималась к матери и кричала тонко, на грани свиста, когда человек оторвал ее руки, ноги и хвост от недвижимого тела, бессильно распластавшегося на земле.
А месяца через два после этого случая мы с Тайни Мактэрком, проходя мимо хижины на краю Моко-моко, увидели невероятно худую обезьянку, самочку с грязной черной шерстью и на редкость угрюмой мордочкой. Она цеплялась за молодого упитанного пекари, но едва я протянул к ней руки, с трогательной поспешностью оставила четвероногую «мать» и прильнула ко мне. Тощая, как сколет, она тем не менее крепко-крепко обняла меня жилистыми руками и обвила мое запястье длинным хвостом. И сидела так, пока теплый ветер продувал несущийся джип, а когда я вечером попытался отцепить ее руки, закричала от обиды и возмущения. Я оставил ее в покое, хотя ночью из-за этого в моем гамаке было очень неуютно: молодые паукообразные обезьяны отправляют естественные надобности под острым углом к материнскому телу.
Киккан — так я назвал ее — следовала за нами всюду, хотели мы того или нет. Изогнув хвост над спиной в виде буквы S, трусила по лесным тропинкам, лужайкам, саванне, взбиралась на тридцать-сорок метров вверх по лианам и продолжала движение с той скоростью, с какой мы передвигались по земле.
Тарзан, сын обезьян, в книгах Эдгара Бэрроуза носится по деревьям так же быстро, как обезьяны, но приемы Тарзана в кино больше пригодны для гимнастических залов с подвешенными к потолку канатами. Если же вы надумали испытать такой способ в прыжке с пятидесятиметрового дерева мора, не забудьте, что есть страхование от несчастных случаев. А может быть, стоит уж сразу застраховать жизнь. Ибо в девяноста случаев из ста тарзаний прыжок кончится быстрым приземлением, да еще на вас с треском обрушится добрая сотня килограммов лиан. Какими бы прочными ни казались внизу эти гигантские вьюны, наверху они подчас еле-еле держатся. Мы с Дени иногда выбирали подходящую лиану и, обрубив конец, пытались подражать сыну обезьян. Кончалось это по-разному, в том числе и вертикальным падением, как описано выше, но несколько раз нам удавалось пролететь метров двадцать по горизонтали. Особенно запомнилась мне одна, великолепно расположенная лиана: она свисала с огромного сука на высоте тридцати метров над заводью неподалеку от «райских водопадов». Мимо заводи проходила торная тропа, и однажды мы показали юным индейцам, как можно заполнить свой досуг. Успех был огромный, у заводи собралась половина деревни — местные жители не обойдены досугом. Под звонкий хохот ребятишки раскачивались на лиане. Прежде здесь о такой игре не слыхали.
С великим удивлением увидел я однажды, как Киккан рвет зубами лиану толщиной с карандаш. Перегрызла — и начались такие прыжки, что «Метро-Голдвин-Майер» и Джонни Вейсмюллер могли бы позавидовать!
Смею утверждать, что детство Киккан сложилось куда счастливее, чем оно обычно складывается у осиротевших обезьянок. Контакт со стаей был нарушен безвозвратно, но взамен она получила нас и прочих зверей. А как она обрадовалась, когда в нашей пестрой «стае» появился мальчик из ее собственного племени! Какие акробатические игры они затевали — когда потешные, а когда и трогательные…
Приблизительно через неделю после того, как мы прибыли к «райским водопадам», нас навестил Атти. Он был тогда вождем; по решению правительства вождей теперь выбирают на четыре года. Атти, бесспорно, лучший охотник во всей округе, он знает и важные вещи, например когда к тем или иным плодовым деревьям приходят тапиры, и мелочи, интересные для меня, — скажем, где и как вьют свои гнезда разные пичуги. Атти — живая энциклопедия природы, и в этой энциклопедии почти все верно и увлекательно. Он постоянно занят охотой, даже ночью, когда другие индейцы не отваживаются заходить в дебри.
И вот, когда Атти подошел к нашей хижине, Киккан громко закричала и с ужасом на лице полезла на меня. Я здороваюсь с Атти, а она все крепче вцепляется в мою одежду… Откуда такой ужас? Атти помог мне разгадать загадку:
— А знаешь, мы с ней, пожалуй, уже встречались… Как у нее пальцы выглядят?
Я знал, что у Киккан нет одного сустава, а вождь рассказал, что пуля, убившая обезьяну, оторвала палец у детеныша. Хотя с тех пор прошел почти год, лицо Атти прочно запечатлелось в памяти Киккан, и всякий раз, когда он приходил к нам, она начинала дико нервничать. Семья Атти съела убитую самку, а детеныша продала гостившей в деревне медицинской сестре. И никто нe мог сказать, каким образом Киккан очутилась в той хижине, где мы ее нашли.
В судьбе Киккан, потерявшей свою мать и стаю, нет ничего исключительного, скорее она типична. Тысячи зверьков разделяют ее участь. В 1967 году, когда обезьянка лишилась свободы, Соединенные Штаты Америки импортировали для лабораторий, зоопарков и зоомагазинов 62 526 обезьян. Это отнюдь не рекордная цифра: в 1958 году через таможни США прошло 223 000 обезьян. А сколько всего убито самок и подобрано детенышей в Южной Америке, Африке, Азии? Только из небольшой страны Перу в 1964 году вывезли 32 551 обезьяну, в том числе 26 226 саймири, да плюс еще около 7000 других диких животных. Поистине удовлетворение спроса любителей животных во всем свете стало бичом дикой фауны!
