Я несколько раз, обычно в сентябре, когда идет линька, наблюдал это великое переселение: белки идут лавиной, проходя через деревни по заборам и даже крышам домов и сараев — только хвосты развеваются. Они словно знают, что еще не вылиняли, что их шкурка никуда не годится, и поэтому ничего не боятся. Ошалевшие собаки мечутся и беспорядочно лают, а охотники в это время горюют: проходная белка надолго не задержится и ко времени, когда вызреет ее шкурка, уйдет. И напротив, радуются, когда миграция подгадала к сроку охоты.
Но говорят, это массовое переселение связано не только с отсутствием корма; есть еще какие-то необъяснимые причины, толкающие зверьков собираться в огромные стаи и уходить с обжитой земли в чужие места, форсируя вплавь широкие реки, где их гибнет достаточно много. И вообще с уходом-приходом белки могут твориться чудеса. Например, когда промысловик для себя ведет учет ее численности, тешится надеждами: самки успели сделать за лето по три помета, а в каждом до десятка бельчат, и глядишь, к началу сезона выйти успеют, завести себе на ушах кисточки — верный признак окончания линьки. Но наступает срок, промысловик выходит на охоту, а белки нет! Так, одна-две скачут, а остальные тихо собрались и исчезли в неизвестном направлении, хотя шишки навалом. Но вот выпал снег, морозец ударил, и уж отчаявшийся охотник глядит, а утром весь бор следами усеян — вернулась, родимая! А отстрелял первую, посмотрел — чужая белка-то, такой сроду и не видывал. Но вот надо же, осела, заселилась в готовые гайна и, на удивление, каким-то неведомым образом отыскала кладовые местной, ушедшей в неведомые края, и таким образом легко пережила зиму. А с весны начала давать потомство…
Колонок
Свое название он получил в глубокой древности за ярко-рыжий, солнечный цвет, ибо «коло» — солнце. С раннего детства, глядя на отцовский труд, особенно когда он уже дома снимал шкурки с пушного зверька, мездрил их и растягивал на правилах, я все время гадал, что делают, например, из норки, белки, горностая, поскольку не верил, что только шьют шапки и шубы. Потому что весь народ вокруг ходил в телогрейках, солдатских шапках и лишь на праздник или в гости надевал пальто с цигейковым воротником, а в овчинных полушубках, которые у нас и называли шубами, управлялись по хозяйству или ездили в мороз за сеном. Я не мог представить, где и кто носит шубы из тонких, как бумажка, шкурок, поэтому думал, что батя меня разыгрывает. Но когда он сказал, что из колонка кроме шуб делают еще и кисти для рисования, я поверил сразу.
Из такого нежного меха только и можно, что кисточки делать. К тому же зверек этот необычный даже в том, как с него шкурку снимают — без единого пореза, начиная с широкой пасти, и потом натягивают на необычную, рогатую правилку мездрой вверх и выпускают наружу только хвост. Причем обдирать его следует очень осторожно, если разрежешь железу, тогда хоть из дому беги — запах хорька покажется одеколоном. Однажды мыши спустили (изгрызли) в капкане колонка, но отец все равно снял шкурку, дескать, в хозяйстве сгодится, а хвост отдал мне, из которого я и наделал кистей. И сразу же начал получать на рисовании одни пятерки, потому что колонок сам солнечного, горящего цвета, хоть в краску не обмакивай, а бери и рисуй! Столь яркий, демаскирующий цвет зверька, причем одинаковый во все времена года, в бело-коричнево-черных пригашенных красках сибирской зимы выглядит настолько неестественно, что кажется, природа пошутила над зверьком, максимально облегчила задачу противнику — разве спрячешься, затаишься с такой шкуркой? Но дело в том, что у колонка, кроме соболя, больше нет врагов, но и пушной король всего лишь прогоняет его и никогда не делает добычей.
Зверек этот водится исключительно в Сибири, и в наших местах его было довольно много, за сезон отец ловил десятка полтора. Живет он в самой разной тайге, борах, чернолесье, осинниках, на старых вырубках — в общем, везде, где есть мыши, бурундуки, мелкие птахи, а они есть везде. Отличается от других куньих тем, что самка вынашивает потомство в кратчайший срок — ровно за месяц. Однако при такой скорости потомство приносит раз в год количеством до шести детенышей, и при этом выкармливает одна, без помощи папаши. Почему-то перед ледоставом, когда уже большие забереги, но еще нет снега, колонок любит выходить к водоемам и лазать по невысоким ивам и кустарникам. То же самое, кстати, в это время делает и норка, хотя потом ее на дерево не загонишь. Пищи там для них никакой нет, значит, причина совершенно иная. Однажды мы с приятелем заехали на мотоцикле ко мне на родину побелковать, где техника наша благополучно сломалась — перегрели и запороли двигатель. Тут уж было не до охоты, «Иж-планета» у товарища была новенькой, обкатку не прошла, и с горя мы отправились назад пешком вдоль реки и вот за шестьдесят километров пешего пути по пойменным лугам и борам без собаки добыли семь норок и пять колонков, причем все оказались самцы и всех сняли с прибрежного ивняка. Пришли в райцентр, сдали шкурки в райпотребсоюз, там же на вырученные деньги купили новый мотор да еще подрядили «УАЗ» в обратный путь. Это все ее величество Удача.
Горностай
То, что он ездит на плечах государей и светских львиц, известно всем, как и то, что соболь, например, драгоценность, а горностай — признак благородства, изящества, та самая светотень, подчеркивающая цельность красоты. Однако долгое время жизнь этого зверька оставалась таинственной, необычной, порою, даже чудесной — от того же незнания. Конечно же, у любого биолога глаза на лоб полезут, когда самка горностая, прожив, к примеру, год в полном одиночестве, вдруг беременеет и производит на свет вполне здоровых, полноценных детенышей. Что? Как? Почему? Ответ так же прост, как необычен: самец огуливает в буквальном смысле слепых новорожденных самочек. Как уж он это делает, непонятно, но делает, и в результате осемененная самка вырастает, взрослеет и весной, когда у нее созревают яйцеклетки, происходит нормальное зачатие. То есть природа заложила в горностая потрясающую выживаемость: отец может уже украшать своей шкуркой шею какой-нибудь заморской красавицы, а дети его находятся еще в утробе матери. Поэтому зверек этот распространен практически по всей нашей стране и изживы ему не будет еще и потому, что основная пища — грызуны, мыши всех видов, крысы, суслики, реже бурундуки и боровая дичь.
Благодаря своим небольшим размерам и обтекаемому, аэродинамическому телу, горностай большую часть времени на охоте проводит под снегом, где прячется добыча. Его следы возникают внезапно и так же исчезают, иногда в рыхлом, неслежавшемся снегу он проходит до полусотни метров. Слышит писк мыши не хуже лисы — до полукилометра, и в тот час меняет направление. Мы подманивали лис за брошенной фермой на обыкновенный пищик, изображающий писк мыши.
