— Извините.
Мама кивнула:
— Ничего. Мы все в Новый Порт. А ваша жена уже там?
Борис Павлович замялся:
— Н-нет. Она осталась в Москве, сдаёт экзамены в театральный институт. Провалится — приедет.
— Вы были когда-нибудь военным? — обратился он к Фёдору.
— Солдатом. — Фёдор снова покраснел. — Строитель теперь я.
— Строитель — это тоже почётно, — сказал Борис Павлович и зевнул.
У Вовы и Лены разговоры были свои.
— А я в этом году пойду в школу! — сказал Вовка.
— И я.
— А меня примут в пионеры.
— В первом классе не принимают.
— Это у вас. А у нас была такая школа.
— Мальчик, вы врёте! — сказала Лена.
Борис Павлович привстал.
— Елена! — сказал он. — Как ты можешь? Сейчас же извинись.
— Она смешная, — сказал Вовка, — говорит мне «вы».
— Не смешная, а вежливая, — сказала Лена и показала Вовке язык.
Вовка промолчал и примирительно произнёс:
— Меня ещё в прошлом году чуть в школу не взяли. По домам ходили, записывали, кому семь лет исполняется. И я записался. Мама такой шум подняла: говорит — нельзя обманывать. А я и не обманывал: я правда в школу хотел!
БЫЛ БЫ У МЕНЯ…
Вечером все вышли из купе, мама начала стелить постель.
— Странно, очень странно, — сказала она. — Отец с девочкой едет на Камчатку, а мать остаётся в Москве…
— Устроятся, она и приедет, — объяснил Вовка.
— Вот-вот, — сказала мама.
Немного погодя она спросила:
— А ты маму Степана видел?
— Нет. Дядя Фёдор говорит — она плохая.
Мама вздохнула:
— Конечно, плохая… Ты лицо уже мыл?.. Подумать только, живёт среди воров и пьяниц мальчишка, и никому до него дела нет… Ложись, уже поздно.
Когда они легли, Вовка обнял маму за шею и тесно прижался к ней.
— Ты что? — удивилась она.
— Мама, — шепнул Вовка, — а у нас когда-нибудь будет папа?
Мама вздрогнула.
— Зачем это ты? — тихо спросила она и погладила Вовкину голову.
В дверь постучали. Вошли Борис Павлович и Фёдор.
Вовка высвободился из маминых рук, отвернулся к стенке и начал чертить на ней пальцем треугольнички. Он вспомнил Кожаного, Гришку-Степана, торговку тётю Маню…
Вот у Степана тоже только мать. Когда они со Степаном шли по дороге, тот сказал: «Был бы у меня батька…»
Жаль Стёпу.
«Был бы у меня батька…»
КЛЕТКА
Тук-тук-тук! Тук-тук-тук! — стучат колёса.
Мчит поезд по Забайкальской степи, качает вагон. Тоненько звенит ложка в стакане. Под лавкой шелестит иглами, перекатывается в картонке Мурзик.
На одном полустанке Фёдор наконец раздобыл ящик, моток телеграфной проволоки и пошёл мастерить для ежа клетку.
Осторожно, чтобы не шуметь, он тюкал рукоятью ножа по гвоздям, гнул проволоку, сверлил лезвием отверстия в досках.
Когда клетка была готова, в неё пересадили Мурзика.
У клетки было съёмное — чтобы мыть — дно и проволочная удобная ручка.
РАЗГОВОР
Как-то, выйдя в коридор, Вовка увидел у окна маму и Фёдора.
Мама убеждала Фёдора в чём-то, то и дело разводя руками, настаивая, сердясь. Фёдор отказывался, нерешительно мотая головой.
Вовка подошёл ближе.
— Вы поймите, — говорила мама, — кроме вас, у него близких, по существу, нет. Взрослому мальчику всегда нужен мужчина-друг. И потом, как ему теперь жить? Под присмотром милиции? Он теперь всех будет бояться.
— Вы не знаете, сколько я с ним бился. Вот с таких лет. Сестра — та сразу махнула рукой: не могу, говорит. А я только в детский дом его два раза отводил. Убегает!
— Но ведь его ни в коем случае нельзя сейчас оставлять с матерью.
— Бумаги уже в интернате.
— Нельзя оставлять в Иркутске. Эти воры, которым он попал на глаза… Ужас! Из интерната он сбежит и опять будет у них.
— Ну, а я на Камчатке что с ним буду делать? Я ведь целый день работаю.
Мама покачала головой:
— Это всё так, но он вам не чужой… — Тут она заметила Вовку. Прекратим этот разговор.
Вовка понял, что они говорили о Степане.
«БЭ-Э!»
— Вова, будешь играть в «Цирк»?
— Нет.
— А читать стихи?
Кроме «Стакан-лимон, выйди вон», Вовка никаких стихов не знал.
— Тогда давай рисовать. Или писать буквы.
Вовка достал из чемодана зелёную тетрадь, вырвал из неё лист и протянул Лене.
— Бэ-э! — тянул он, вырисовывая в тетради пузатое «б». — Тэ-э! Лена, у тебя буква вверх ногами написана.
— Ничего подобного — это «у».
— Всё равно вверх ногами.
— Папа!
— Ну что ты, мальчик! — сказал Борис Павлович. — Лена права: у неё «у» как «у». Где ты видишь ноги?
Но буквины ноги Вовка видел совершенно отчетливо.
— Зато у твоего «э» палочка внутри колыхается!
— Елена, надо говорить «колышется»!
— А ты не можешь одним словом «сыр» и «рыс» написать!
Буквы ребятам нравились. Они были все разные, каждая со своим характером, толпились в тетради шумной ватагой, лезли друг на друга и ужасно неохотно выстраивались в слова.
Даже если это было короткое, одному Вовке известное, таинственное слово
ЗНАКОМЫЙ КАЗАК
Поезд шёл уже третий день через горы, тайгу, реки. Конца не было грому колёс и рёву встречных поездов.
У-ууууу!..
Мелькали станционные огни, с грохотом проносились железнодорожные мосты, солнце дрожало за мутным оконным стеклом.
— Ещё долго? — спрашивала Лена.
— Долго, — отвечал Борис Павлович. Каждый день он был чисто выбрит, белый воротничок блестел. — Ещё два дня до Комсомольска, день до Советской гавани. В Совгавани сядем на пароход. Пароходом — до Камчатки. Там расстояние около двух тысяч километров.
«Всё он знает!» — подумал Вовка.
— Скоро Ерофей Павлович, — сказал Хлопов.
— Кто это такой?
— Казак.
«Наверное, его знакомый», — решил Вовка и представил себе, как за окном на платформе стоит здоровенный человек в косматой шапке и машет рукой Лениному папе.
Наконец поезд остановился.
— Вот и Ерофей Павлович! — сказал Ленин папа.
Вовка бросился к окну.
За окном между железнодорожными путями стояла женщина и держала на руках поросёнка.
— Где Ерофей Павлович? — удивлённо спросил Вовка.
Мимо женщины неслись бегом пассажиры.
— Вот он! — Ленин папа показал на станционное здание. На розовой стене его была видна большая надпись:
ЕРОФЕЙ ПАВЛОВИЧ
— Так звали казака Хабарова, — сказал Борис Павлович. — Он жил триста лет тому назад. У него был отряд таких же смелых людей, как он сам. Казаки пришли с Хабаровым в этот край и открыли его. Чтобы добраться сюда, им пришлось переплыть много рек, переваливать через горы. Многие из казаков умерли в пути от голода и болезней… Эта станция — память об их храбром атамане.
