— Нет! Нет! — говорит он, — меня ждет Алла. Я никак не могу.
— Глеб Иванович, — говорит Кускова, — вам придется задержаться.
— Нет! Нет! Ни за что, мы договорились на зимовку, зимовка кончилась, меня ждет жена.
— Глеб Иванович, — говорит Кускова, — я вам приказываю остаться.
— Нет! Нет! Нет! — кричит он и бьет кулаком по столу. — Я еду! Еду!
— Нет! — кричит Кускова, — вы остаетесь еще на год.
— Нет! — кричит он, хватает ружье и стреляет в лицо Кусковой.
Страшный грохот все потрясает, все трещит, он выскакивает из спального мешка в чем был.
* * *
А мы собирались в Ташкенте, там давно зеленели склоны холмов и всю землю покрывали маленькие весенние травки, зеленые луки и красноватые тюльпаны. Отцвел миндаль и урюк, полопались почки у деревьев, и только когда уже давно все было готово для выезда и когда начала поспевать черешня, пролетела весть, что перевалы открываются и мы можем двинуться на Памир.
На вокзале нас провожала какая-то очень нервная женщина с припухшим заплаканным лицом, она все шепталась с нашими девушками. И только в конце, когда уже поезд трогался, она закричала:
— Если он не будет здесь через три дня, он мне не муж. Не муж! — топнула ногой, и слезы брызнули из ее глаз.
Черт возьми! — только тут я узнал ее, ведь это была жена Глеба, Алла.
А мы опять собирались целый день в Оше, потом ночь, потом опять целый день; и опять на Кара-Куле Кускова требовала, чтобы все собирали растения, и начальник опять закричал, чтобы она не сходила с ума, что у растений нет ни цветов, ни плодов и что собирать их бесполезно. И опять у Акбайтала меня посадили в кабину, и опять я пел «Все васильки, васильки», «Песнь варяжского гостя» и рассказывал Ваське «Баскервильскую собаку». Васька на этот раз не вез спирт, это стало опасно, он вез триста штук пакетов анилиновой краски, которые надеялся сменять на шерсть.
И опять он все засыпал и стукался мордой о баранку, а затем не мог найти землянку зимовщиков, и мы крутились на машине вдоль речки, пока не влетели передним колесом в потолочное окно землянки зимовщиков.
— И скажи, пожалуйста, Кирилл, — сказал, качая головой, сверххладнокровный Васька, — ну куда это мы с тобой залетели?
И не успели мы опомниться от звона и треска, как вдруг увидели в свете фар у землянки голого человека, на котором не было решительно ничего, кроме бороды. Он стоял совершенно ошарашенный, ничего не понимая и моргая глазами.
— На, Глеб, — высовываясь из кабинки с кепкой в руке, сказал Васька, — возьми, хоть моей кепкой прикройся.
А через два дня машина уходила назад вниз, в Ош. Уезжал Глеб. Мы стояли, махали руками, давали разные советы, кричали. Он чуть не полмашины загрузил своими материалами. Дольше всех стояла Вера, и как она не крепилась, но ей все время приходилось отворачиваться, чтобы смахивать слезы.
— Да, Верка, чуть не забыл, вот тебе тут квитанция и письмо, — произнес небрежно Васька.
По доверенности Веры Васька ежемесячно должен был получать за нее 300 рублей. Из них нужно было посылать ее сестре, студентке, 100 рублей, а 200 — Борису. Но Васька сделал иначе. «Вот еще, буду я этому блаженному 200 рублей посылать, — сообщил он нам, — нечего этого дурака баловать». — И он посылал ему иной раз 100, а другой раз 50 рублей, а остальные деньги сестре.
А Вера, только мельком взглянув на квитанции и даже не успев рассердиться на Васькино самоуправство, впилась в письмо. Это писал Борис, он не попал в вуз, так как провалился в четвертый раз, в армию его не взяли по близорукости, и сейчас он писал, что хотел бы на Памир, и хорошо если бы его взяли зимовать. Может быть, Вера останется, это было бы лучше всего, он бы тогда с радостью остался в качестве ее помощника.
Вера много разговаривала в этот день с начальством, вечером пришла к нам и сказала:
— Ребята, возьмите меня в маршрут месяца на два, надоела мне эта землянка, видеть не могу, нужно немного проветриться. Кускова сказала, что мне придется остаться еще на год, теперь начальником, и мне дадут помощника.
— Конечно, Бориса? — спрашивали мы.
— Не ваше дело, — отвечала она.
— А котлеты будешь жарить?
— Буду, — согласилась Вера.
— Ну тогда собирайся, — сказали мы.
Сталинабад, октябрь 1959 года.
ЛЕТНИЙ муссон гонит с неоглядных просторов Тихого океана тяжелые дымчатые тучи к горам Сихотэ-Алиня. Цепляясь за раскидистые вершины темно-зеленых кедров, они замедляют свой бег и проливаются обильными дождями.
Под нависшей скалой, поросшей папоротниками и зелеными мхами, куда не залетают тяжелые дождевые капли, лежит тигр. В знойный день Амба с удовольствием искупался бы в тихом заливе реки Катэн[13], но в холодную дождливую погоду он чувствовал отвращение к воде. Облизывая шершавым языком влажную шелковистую шерсть. Амба принюхивался к сырому воздуху. К скалистой круче любили прибегать изюбры. Здесь находились их отстой — каменистые выступы утесов над самой бездной.
Амба недавно пришел в урочище Катэн, и его постоянные четвероногие обитатели не знали о появлении «владыки джунглей». Он не ел четвертые сутки, а дождь все не переставал. Вскоре до его слуха донесся легкий топот копыт и шуршание кустарников. Так мог бежать только напуганный изюбр, но почему в стороне шуршали кустарники? Мучимый любопытством, Амба вышел из-под навеса и направился к тому месту, где, по его предположению, пробежал какой-то зверь. Тонкое обоняние хищника уловило свежий запах изюбриных копыт, но к ним примешивался другой запах, который всегда выводил из равновесия тигра — пахло волками. Это они гнали изюбра.
В загоревшихся глазах Амбы сверкнули зеленоватые искорки раздражения. Широко зевнув, он бесшумно заскользил по следам убежавших зверей. Волкам не пришлось долго гнать изюбра. Заскочив на обрывистый выступ скалы, соединявшийся узкой перемычкой с горой, бык повернулся головой к единственному проходу и стал ожидать своих преследователей. С трех сторон его окружала пропасть, и только с одной к нему на площадку могли проникнуть враги. Он низко опустил свои рога, угрожающе поблескивавшие восьмью острыми концами-пиками. Но самое страшное оружие для волков — передние копыта изюбра, разящие насмерть.
Вскоре к отстою подоспели два хищника. Они явно опоздали, и поэтому расселись около отстоя, облизываясь при виде жирного быка, столь близкого и недоступного для них. Волчица было сунулась к изюбру, но тут же отскочила, лязгнув зубами. Острое копыто чуть не раздробило ей голову. Голодным волкам не хотелось бросать оленя, и они улеглись под кустами, но спуская глаз с быка. Так серые разбойники не раз осаждали изюбрей на отстое, доводя их до изнеможения. Не уйти от волчьих зубов и этому быку, если бы не Амба, желтой тенью мелькавший между коричневыми стволами кедров.
