Вскоре после этого с ним случился второй удар, ставший для него последним. Он умер, лежа в гостиной на кушетке. Бабушка накрыла его старой курткой и сидела рядом, не двигаясь, словно окаменев от горя, пока не пришел гробовщик. Они с дедушкой прожили в браке более шестидесяти лет, были очень близки и нежно любили друг друга. Невозможно вообразить, что для нее значило потерять его. Они все делали вместе, всюду ходили вместе, и я никогда не слышал, чтобы они ругались или хотя бы спорили. Если бабушка отправлялась за покупками, дед всегда выходил встретить ее, пешком или на велосипеде, и потом они вдвоем возвращались домой.
Помню, как они однажды смеялись. После стирки бабушка всегда выносила мокрое белье в сад, где стоял каток для отжима. Она подкладывала белье, а дедушка крутил ручку. Как-то раз в такой момент он что-то сказал ей, отчего она начала хохотать, да так, что от смеха не могла заправить белье под ролики.
Мне было всего тринадцать, когда его не стало. Всю свою жизнь — восемьдесят лет — он жил и работал в Большом Мессинхэме. Он был известным и уважаемым человеком, и во время похорон церковь Святой Марии была переполнена. Среди множества привычных лиц я заметил группу каких-то незнакомцев в черных траурных одеждах. Когда служба закончилась, они подошли к моей бабушке и заговорили с ней.
Оказывается, много лет назад этот человек и его сестра, будучи еще детьми, случайно оказались в здешних местах. Они буквально умирали от голода. А мой дед, увидев их, взял пару буханок хлеба с повозки булочника и подал им со словами: «Берите-ка и живо прячьте за пазуху!»
Эти люди давно покинули наши края, но специально приехали издалека, чтобы отдать долг памяти и уважения человеку, который когда-то, давным-давно, был так добр к ним. Моего деда похоронили на церковном дворе, под сенью того самого каштана, где я когда-то играл в конкерс.
С его смертью все изменилось. Нам пришлось искать другое жилье, потому что прежний дом был предоставлен деду на время работы. И по причинам, которые не обсуждались, мы разъехались. Моя бабушка, которая всю жизнь была мне как мать, переселилась в муниципальный коттедж возле Джубили-Тэрис, где жили ее старший сын и его семья. А мы с мамой оказались в крошечном съемном бунгало в округе Саммервуд, в конце переулочка-тупика.
Я чувствовал себя жутко несчастным и обманутым. Да что там — я был просто убит горем. Мне казалось, что все потеряно, что моя жизнь утратила всякий смысл. Мама никогда особенно не заботилась обо мне; она не готовила мне еду, не гуляла со мной, не проводила со мной время, ничему меня не учила. Все это делали мои бабушка и дедушка, а теперь они оба меня покинули. Я не хотел жить с мамой и очень сердился на деда за то, что он умер именно сейчас, когда он мне так нужен. Я был в ужасе и не понимал, что мне без него теперь делать.
Совсем недавно, в возрасте сорока четырех лет, стоя у могилы деда, я с удивлением узнал, что бабушка пережила его на целых тринадцать лет. Я-то думал, она и месяца без него не протянула. Не знаю, виделись ли мы с ней после переезда. Все, что я помню из того времени, — это жгучее желание как можно скорее забыть о своей потере.
Скорее всего, маме тогда пришлось со мной нелегко. Я вымещал на ней всю свою злость и обиду на жизнь. Меня перевели в другую школу, в Литчеме, милях в семи от Большого Мессинхэма, а она каждый день, как и раньше, работала с утра до ночи. Я сделался очень самостоятельным и практически вычеркнул ее из своей жизни. В школу и обратно я ездил на большом голубом двухэтажном автобусе — единственном на всю округу. (Детей из других школ возили на обычных, одноэтажных.) Он принадлежал компании «Картер» из Литчема, и во время сильных снегопадов, когда слой снега достигал пяти футов, был только один автобус, который, обгоняя увязшие машины и грузовики, пробирался вперед, — конечно же наш!
Мы редко виделись с мамой. Когда я приходил домой из школы или на выходных, то всегда находил себе какое-нибудь занятие. Я собирал урожай, носил воду, управлял трактором, резал индюшек, стерилизовал свиней, принимал роды у коров. Словом, брался за любую работу. А если таковой не было, я отправлялся на прогулку с Виски, моей верной собакой. Иногда я отсутствовал целыми сутками, ночуя в амбарах и сараях. При этом мне и в голову не приходило, что мама может беспокоиться обо мне. Я превратился в мрачноватого отшельника, одиноко бродящего по лесам, по миру дикой природы. Там я чувствовал себя лучше, чем среди людей. К тому же это было единственное место, где я мог плакать.
Глава 4
Растраченная впустую юность
Не считая игры в школьных спортивных командах, моя жизнь в Литчеме была довольно тоскливой и непримечательной. Я неплохо ладил с ребятами из школы, но мой самый близкий друг умер от приступа астмы. Однажды утром директор школы собрал вместе весь класс, чтобы объявить эту новость. Как я себя чувствовал в тот момент — лучше и не спрашивайте. Похоже, мне в этом мире было суждено только терять.
В силу определенных причин я был частым гостем в кабинете директора. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я покинул школу так рано, как только разрешал устав, — а именно когда мне исполнилось шестнадцать лет. Я очень спешил уйти из дома и сам зарабатывать себе на хлеб. В моей душе по-прежнему кипели боль, гнев и обида на родственников. Мне хотелось сменить обстановку, чтобы как можно скорее забыть о постигших меня несчастьях. И вместо того, чтобы подыскать себе привычную работу на какой-нибудь ферме, я предпочел устроиться в компанию, которая занималась настилкой крыш. Она называлась «Болтон-Уэст». Это был довольно тяжелый физическим труд. Целыми днями мне приходилось бегать вверх-вниз по лестницам, таская куски черепицы. Но я ничуть не жалею о тех временах! Во-первых, я стал сильнее и выносливее, а во-вторых, вволю налюбовался видами с крыш чуть ли не всех зданий в графстве. Порой нам случалось выезжать на длительные работы, и я неделями, а то и месяцами, ночевал в гостиницах или общежитиях, а выходные дни все чаще проводил в компании друзей. Я почти перестал бывать дома.
Да, благодаря работе у меня впервые появились настоящие друзья. Я начал участвовать в «светской» жизни, которая в основном вращалась вокруг местных пабов. В округе их было множество, а каждые три недели, субботним вечером, в Общественном центре Фейкенхэма устраивалась дискотека. Пропустить такое было никак нельзя! Там играли все лучшие диджеи Норфолка, и послушать их собирались люди за много миль вокруг. На этих вечеринках всегда была отличная музыка, выпивка, симпатичные девушки, с которыми мы выходили на улицу целоваться, и драки — короче, все мыслимые развлечения. Часто мы не помнили, как вернулись домой.
