— Ну, ладно, до весны еще далеко. Подумаем, может быть, что-нибудь и придумаем.
И на этом разговор кончила. А я снова ожил: мама моя напрасных обещаний никогда не давала.
В ближайшее же воскресенье мы с Федей, увязая в глубоком снегу чуть не по пояс, нарезали в нашем огороде рогулек со старой черемухи и сделали несколько жерличек.
Сделать-то сделали, да пришлось эти жерлички положить до поры до времени в мой ящик с рыболовными принадлежностями. Зима стояла еще самая глухая — с морозами, с метелями, с глубокими снегами.
Ух, и долгой же мне она тогда казалась!
А между тем, хоть и медленно, а дни все шли да шли. Вот уж и с крыш закапало, потемнели дороги, на небе появились первые весенние барашки, воробьи хором заорали в акациях, грачи прилетели… Дальше — больше: на полях проталины показались (в нашем городе поля видны были отовсюду), и как-то незаметно наступил перелом весны — уж не проталины на полях чернеют, а, наоборот, на черных полях кое-где только белеют снежные пятна. А на реке, и на Сне и на Ярбе, хоть и стоит еще сплошной лед, но и там своя весна — суда и пароходы, которые у нас зимовали в устье Ярбы, готовятся к навигации: чинят их, красят, смолят… На всю жизнь это у меня осталось: запах смолы и масляной краски — самый приятный мне весенний запах.
И вот как-то однажды, когда мы с мамой пили свой утренний чай, приходит наша Марьюшка и говорит:
— Сна, сказывают, тронулась сегодня ночью…
Я так и встрепенулся, — значит, не сегодня-завтра Ярба тронется, и, значит, скоро пойду большого окуня ловить! И опять, как живая, встала передо мной картина — тихий заливчик, кусты из воды растут, темно-зеленые листья кувшинки плавают на воде, над ними стрекозы стеклянными крылышками шуршат, солнце, жарко и… большой окунь с красными, как огонь, плавниками… И вдруг, как удар: а сапоги-то?! Ведь не пустит меня без них мама. И решился напомнить:
— Мамочка, а сапоги-то?
Мама внимательно на меня посмотрела и, должно быть, поняла, что у меня в душе творится.
— Ну, что ж, — говорит, — сходи сегодня после школы к Матвею Ивановичу, пусть он с тебя мерку снимет.
Я так и сорвался с места, поцеловал маму и помчался в школу: очень мне хотелось поделиться с Федей своею радостью. Мне давно хотелось иметь высокие сапоги, «непромокаемые» и из «простой кожи». Надо мной в школе ребята подсмеивались и «барчонком» дразнили за то, что я в ботинках и чулочках хожу и штаны ношу не «взаборку», а «на выпуск». Поэтому я вдвойне рад был.
Вернувшись из школы, я бросил на кровать свою сумку с книгами, отказался от завтрака и пошел к Матвею Ивановичу.
Матвей Иванович, как всегда, в больших очках, медлительный и важный, сидел в своей загородке и ковырял шилом старый башмак. Он велел мне разуться и снял с меня мерку. Пока он бумажной полоской измерял мою ногу, я успел сбивчиво, но с азартом рассказать ему о своих намерениях и очень просил его поторопиться с шитьем сапог.
— Понимаете, Матвей Иванович, большого окуня надо ловить, как только река в берега войдет. Уж вы не задержите!
Матвей Иванович выслушал меня и по своей всегдашней манере ответил мне книжно и замысловато:
— Предполагаю, что ваши, молодой человек, нетерпеливые мечтания не получат своего осуществления, ибо в пределах городской черты в реке Ярбе окуневых мест, насколько мне известно, нет. Кроме того, — тут он строго посмотрел на меня поверх очков, — окуней и больших и маленьких можно ловить и весной, и летом, и осенью, и даже зимой. А что касается сапог, то не беспокойтесь, — ровно через две недели будут готовы.
Хоть и долгим мне показался этот срок, но я не стал спорить — я все еще немного побаивался Матвея Ивановича. А на замечание его о том, что окуней можно всегда ловить, не обратил внимания — мне-то ведь весной хотелось их ловить…
Матвей Иванович слово свое сдержал. Недели через две прихожу я домой из школы, и только дверь отворил, как мне в нос так и ударило запахом новой дегтярной кожи. А в своей комнате вижу — стоят новые сапоги на стуле, С восторгом я их тут же надел и хотел было бежать в них на улицу, да Марьюшка воспрепятствовала:
— Еще понравятся ли мамочке! Может быть, обратно нести придется?
Я не спорил, очень уж рад был. Снял их и снова на стул поставил. Я решил, что завтра же пойду ловить большого окуня. Завтра воскресенье, день неучебный, и погода стоит хорошая. В сотый раз пересмотрел свои рыбацкие сокровища. Снял со шкафа «рыболовную» корзинку, положил в нее две-три жерлички, сделанные зимой, осмотрел свою давно налаженную «окуневую» удочку, переменил на ней крючок. И вдруг вспомнил — а червей-то! Этих, как их «глист»-то! Ведь дедушка говорил, что их заступом копать надо, глубоко… Выпросил у Марьюшки железный заступ и — в огород.
Найти «глисту» оказалось не так-то легко. Заступ тяжелый, неповоротливый, весенняя земля еще сырая, липкая. Трудился я, трудился, взмок весь, до сплошной глины докопался, а все не могу найти то, что надо. Попадаются все обыкновенные, «белые» земляные черви, каких много в огородной земле. Некоторые довольно крупные, но таких, чтобы толщиной с дедушкин мизинец были, ни одного не попалось. Ну, что ж, думаю, придется этих взять. Если большой окунь на них не станет брать, поймаю на них маленькую рыбку и на окуня жерличку поставлю. Не забыть бы еще ведерко взять, чтобы рыбку живой сохранить.
Пришла из управы мама. Похвалила сапоги, но велела открыть форточку, а сапоги унести в кладовку. Хоть и жаль мне было с ними расстаться, но я не спорил. Меня в это время вот какой вопрос занимал: отпустит меня завтра мама или не отпустит? Я к «серьезному» разговору готовился.
По опыту я знал, что вести «серьезный» разговор с мамой до обеда не стоило — приходила она со службы усталая, голодная и несговорчивая.
Однако, против моих ожиданий, мама сама еще за обедом разговор на эту тему завела:
— Что ж, ты собираешься завтра идти ловить своего большого окуня?
— Да, — говорю, — мамочка, — и своим ушам не верю, что такое трудное дело так легко устраивается.
— Ну, иди. Погода стоит прекрасная. Только с условием, что ты не один пойдешь, а с Федей.
Против Феди я, конечно, ничего не имел, и мы с ним давно уже сговорились, что вместе пойдем, но сейчас мне очень обидно показалось.
— Почему же, — говорю, — непременно с Федей? Ведь Федя такой же мальчик, как и я, только на год меня старше.
— А потому с Федей, — говорит мама, — что Федя благоразумный мальчик, а ты — сумасброд. Если ты пойдешь с ним, я не так за тебя бояться буду. Федя тебя, по крайней мере, удержит от больших глупостей.
После обеда пошел я к Феде. Зову его идти вместе, а он мне говорит:
