В эту ночь волки долго бродили по лесу. Подобрали русака-подранка, которого днем оставили охотники, а к рассвету стая выбежала к остаткам растерзанного трехлапой бычка. Она по привычке первой было сунулась к еде, но матерый предостерегающе рявкнул, не пустил. И только после того, как он начал жадно грызть мерзлое мясо, трехлапая пристроилась рядом. Молодые звери стояли рядом и ждали своей очереди. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ложились, снова вскакивали — и так было до тех пор, пока не насытился матерый.
-
Дед Трошка, истопив печь, рано улегся спать. Днем намерзся, ездил на острова за сеном, умучился. Уснул, как провалился, и не слышал, что ночью взыграла метелица, запылила снегом. Очнулся перед светом: кто-то стучал в окно. Трошка проворно вскочил, отодвинул засов — и в горницу вместе с клубами пара ввалились двое.
Он засветил керосиновую лампу, повернулся к вошедшим и только теперь рассмотрел их. Это были сосед Гончар с зятем.
— Беда, Трофим Яковлевич, у меня волки на базу кончили овец, — торопливо выпалил сосед. — Вчера приехали дочь с зятем. Думаю, утром пораньше зарежу овечку, надо ж гостей попотчевать. А оно, вишь, что случилось… Кобеля тоже съели. Мы с Михаилом, — он рукой указал на зятя, — вечером немного посидели, со встречи раздавили бутылочку. Вышли во двор покурить. Слышим, собаки по селу разоряются, хоть и метель крутила. Мой кобель тоже побрехивал да к ногам жался. Я еще и подумал, наверное, волков чуют, а утром иду по двору — что-то под ноги попало, присмотрелся — батя ты мой! — собачья голова. Волки порвали, сердешного. Глянул в закут — корова цела, я к овцам в катух, а там… рожки да ножки… — Гончар перевел дух и снова быстро заговорил: — Прогрызли крышу и всех дочиста порвали! А эта, трехлапая, настороже под плетнем сидела. Даже снег под ее задом подтаял.
Дед Трошка нахмурился, и сосед, поняв, что упоминание о трехлапой ему неприятно, сказал:
— Ты, Трофим, не обижайся, я ведь к тому — может, облавой возьмем серых? Сытые, они далеко не пойдут. Где-нибудь в лесу залягут. По следам найдем.
«А ведь дело говорит, — думал Трошка, умываясь у рукомойника. — Эти двое будут хорошие помощники, злы на волков донельзя. Прохора и Митрофана надо позвать, не откажутся. Глядишь, и зафлажим разбойников».
Через час окладчики были в лесу. Там, где начиналась просека, волки свернули с дороги и направились в густой подрост. Трошка жестом остановил всех, шепотом сказал:
— С этого места ни говорить, ни кашлять. — А сам осторожно прошел по следам зверей шагов триста.
— Звери бежали спокойно, лягут в этой уреме, — вернувшись, Трошка указал рукавицей в сторону зарослей. — Флажки тянем сразу. Не пуганы волки, да и на обход времени нет.
По замыслу окладчиков, они должны были быстро замкнуть круг, идя с двух сторон. Трошка рассчитывал, что сытые волки, улегшись на дневку в густых кустах, не обратят внимания на шум. Вместе с зятем Гончара Михаилом он двинулся по просеке, а Прохор, Митрофан и Гончар — к затону, старательно навешивая на кусты флажки.
Снег под ногами не хрустел. Трошка двигался проворно, вешал флажки сновористо. Уже подходила к концу вторая катушка, когда над поляной появились сороки. Они летели высоко и вдруг, остановившись в воздухе, резко спланировали на растущий средь поляны дуб. Первая из птиц, усевшись на ветке, дернула хвостом, негромко стрекотнула, а затем, заметив людей, переместилась к ним поближе и заверещала на весь лес. Трошка подумал, что пропали все труды, звери отлично понимают, о чем тараторит сорока, но, надеясь на чудо, подскочил к санкам, на которых лежали катушки с флажками, и выдохнул:
— Пошел! Быстрей, быстрей, к затону! Может, успеем!
Его напарник опешил. То делалось все тихо, а теперь наоборот, и шум и треск. Они изо всех сил побежали к затону. Замкнуть круг. Оставалось каких-то триста саженей. Трошка еще надеялся на удачу. Успеют замкнуть кольцо!
— Давай, Миша, — хрипел он, — осталось чуть. Эти проклятые сороки, чтобы их черт побрал…
Вдруг резко, со звоном, хлопнул выстрел один, второй. Стрелял Митрофан. Трошка оторвался от флажков и увидел, как с кручи на белый лед затона сваливались волки. До них было саженей полтораста. Он рванул с плеча ружье, обогнав стволами ближнего к себе зверя, со злостью выстрелил. Картечь, не долетев до цели, прорезала нетронутую пелену снега. Тогда он поднял стволы повыше и, еще больше упредив бегущего волка, бухнул. Раскатистое эхо весело отозвалось на той стороне затона. Волки, испуганные выстрелами, наддали, торопясь скрыться в зарослях камыша. Все видели, как впереди, припадая на переднюю лапу, шла трехлапая, следом стелился матерый, и чуть сзади торопились переярки. Трошка опустил ружье, сдернул с головы шапку и с размаху бросил ее на снег. Он кулаком погрозил все еще трещавшим в стороне птицам, потом, подняв шапку, сердито бросил:
— Собирай флажки, сберегли сороки зверей!
-
Вскоре потеплело. Низкие тучи нависли над полями. Срывался мокрыми хлопьями снег, накипал на кусты. Стая и днем колесила по безлюдной степи. В одной деревушке волки попытались было забраться в хлев, но помешал человек. Он появился так внезапно, что чистая случайность спасла матерого от смерти. Человек брызнул огнем и промазал, только маленькая дробина зацепила матерому ухо, вызвав жгучую боль. Волки удрали подальше от злополучного катуха и повторить набег больше не решились. Матерый долго обтирал о снег кровоточащее ухо, потом звери ушли в степные бурьяны, надеясь поохотиться на русаков.
Хотя следов зайцев было много, но длинноухие тоже наловчились искать пропитание и укрытие вблизи человека. И вот голод заставил волков мышковать. Вокруг было тихо, и стая старательно ловила полевок, не обращая внимания на снегопад. К полудню волки устали. Они нашли будылья подсолнухов погуще и улеглись отдохнуть. А вечером, когда выпавший за день снег чуть прихватило морозцем, трехлапая вывела стаю на занесенную дорогу и повела ее к кошаре. При подходе к ней волки еще издали уловили запах мяса. Пахло и лошадью. Но пугающего запаха человека не было. На снегу, недалеко от небольшой куртины прошлогоднего бурьяна, что-то чернело. Трехлапая, оставив стаю, обошла кругом это место и поняла, что здесь прошла днем лошадь, которая тащила на веревке мясо. И волчица трижды проглотила липкую слюну, но сразу к приманке не пошла: люди за здорово живешь мясо не давали, здесь что-то неладно.
Ночь была тихой. Слабый морозец чуть прихватывал волчице влажный нос. И трехлапая приблизилась к чернеющему куску мяса. Она обнюхала его, даже дважды лизнула языком, боясь попробовать на зуб.
