— В пять ждите нас.
В пять — последняя надежда на возвращение. Не к дровам, туда уже не успеть, — к месту вчерашней грозной ночевки. Там под нами был все-таки камень — не лед. Разведчики уходят в связке.
Четыре часа тридцать минут. Начинает идти снег. Саша, ежась, рассказывает, как прошлым летом в Армении он ел холодный виноград. Загорали на песке, а виноград положили в воду и отщипывали по ягодке. Надо было поехать в Армению. Там тоже есть горы…
— Саша, — перебивает его Нина. — Ты не помнишь, на какой улице жил Шерлок Холмс?
— Кто? На Бейкер-стрит.
— А номер дома?
— Не помню.
— Жаль, — вздохнув, говорит Нина. — Кстати, почему ты никогда не бреешься?
Я курю папиросу за папиросой. Предлагаю закурить остальным. Нина закашливается от первой же затяжки, но докуривает до конца.
— Думаешь, стоит терять время на розыски перевала? — спрашиваю я.
— Да. Сережка найдет перевал, хотя б его здесь и не было. Это — единственно разумное в нашем положении. В сумерках мы вряд ли прошли бы до Ханаки, и опять камнепады, вода, сель… Я горжусь Сережкой, — вдруг застенчиво добавляет она. — Можно еще папиросу?
Пять часов. Их нет. Решено выждать еще час, а затем идти на розыски. Мы безостановочно ходим вокруг полузасыпанных снегом рюкзаков и по-извозчичьи охлопываем себя руками. Оттираем мерзнущее лицо ладонями.
Как назло, когда я стараюсь ни о чем не думать, привязались какие-то назойливые строчки. Я несколько раз непроизвольно повторяю их, прежде чем доходит смысл:
Тогда я встал; и этим проявил
Я больше сил, чем их имел на деле.
И молвил так: «Идем, я бодр и смел».
С трудом вспоминаю: Данте… Затем цепью ассоциаций возвращаюсь в комнату с веселыми безделушками и объемистыми книгами, к чайным чашкам на разбросанных рукописях — в милую семью искусствоведов, заботящихся о моем эстетическом воспитании. «Перечитай это место из „Ада“, — настаивают они. — „Больше сил, чем их имел на деле“… Прочувствуй… Бери еще печенье».
— Дай еще папиросу, — просит Нина. — Они не могли провалиться в трещину?
Два шага — секунда. Еще секунда, еще… Темнеет. Темнеет, черт побери!
Позднее Юрий рассказал нам, как было дело. В половине пятого они не видели еще ни малейшей возможности перевалить. Разведчики посмотрели друг на друга.
Вероятно, в эту минуту они вспомнили злополучный «пятачок», где опять пришлось бы заночевать, и, не сговариваясь, пошли дальше.
В одном месте им показалось, что можно подняться. Они отсчитывали минуту за минутой, пока восходили на гребень, но надо было уже проверить все до конца, не оставляя сомнений. Наконец гребень…
За ним — долина, ясное небо, даже трава… Сергей спустился по крутому склону на длину веревки — Юрий страховал его, — попрыгал на снежном откосе. Нет, лавины быть не должно. Лишь тогда они повернули к нам.
…Все это мы узнали позднее. В первые минуты их возвращения понимаем одно — перевалить можно. Быстро связываемся, надеваем рюкзаки. Разведчики глотают сахар горстями. Второй день мы едим только сахар.
Шаг в шаг, след в след… Я так и запомнил этот путь — темные углубления следов, затем вырубленные на крутизне ступени, натянутая веревка, уходящая в снежную мглу… Затем скалы, возникшие перед самым лицом — значит, мы уже на краю ледника.
Над обрывом заснеженная полочка шириной в ступню, по ней пробираемся боком, цепляясь руками за выступы. Вниз лучше не глядеть — все равно идти надо. Никогда мы так не доверяли друг другу, и натянутая веревка — точно нерв, бегущий от сердца к сердцу.
Воздух разрежен — высота не менее четырех с половиной тысяч метров. Я всасываю его в легкие до отказа. А может, это не от высоты, а от страха?..
— Послушай, — кричу тогда я Нине, — все ли у тебя в порядке?
И голос мой вполне тверд и внятен, с обычной картавостью, не более.
Полочка заканчивается.
Так вот где мы перевалим!.. Узкая, еле намеченная седловина. На нее можно сесть верхом, свесив ноги по обе стороны гребня.
— Только Сережка мог найти такой перевал, — ласково говорит Нина.
Внизу в самом деле темнеет трава, поблескивает в сумерках ниточка реки. И алая полоска заката. Первое понятие об аде и рае должно было возникнуть именно здесь — при взгляде в обе стороны.
Наспех складывается каменный тур, пишется записка. Эта затея кажется мне бессмысленной: здесь никогда никто не был и вряд ли когда-нибудь будет.
— А если будет? — говорит Сергей. — Если бы мы нашли записку, разве нам не стало бы теплее? Кстати, как мы назовем этот перевал?
Я снова оглядываюсь: черное кольцо гор, точно кратер потухшего вулкана, темно-фиолетовое космическое небо…
— Перевал «Лунного цирка».
— Просто «Колизей», — предлагает Саша. — В память о гладиаторах.
— Значит, перевал «Цирк», — записывает Сергей. Спускается Нина. Зарывшись ногами в снег, я попускаю ей веревку. Затем меня страхует Саша. Вторая связка движется следом, стараясь не потерять нас в темноте. Белый снег еще хорошо виден. Соскользнув по склону, нагребаешь целые сугробы, пока натянувшаяся веревка не останавливает скольжение. Карманы, одежда, обувь набиты снегом. Нина, я, Саша… Бегущая веревка согревает ладони. Вторая связка поминутно перекликается с нами.
В кромешной тьме мы соединяемся на каменной морене.
— Раздеться догола, — приказывает Сергей. — Выкрутить одежду. Снова одеться. Надеть все, что возможно. Сахар в неограниченном количестве. Накроемся палаткой и сядем теснее. Ноги в рюкзаки. Через пять часов рассветет.
С одежды, растрескиваясь, осыпаются ледяные струпья.
КАЗНОК И ОЗЕРО ТЕМИР-ДАРА
На пути в рай, который открылся нам вчера с перевала, лежит скучное чистилище. Это расщелина в горах, до краев забитая скалами, между которыми продырявила себе путь река. Куда она ведет и имеет ли вообще название, мы пока не знаем. Здесь ни пастбищ, ни деревца, и вполне возможно, что мы еще не вышли из белого пятна.
Но вот запертая скалой река разлилась крохотным, как пуп, озерком. На топографический план оно нанесено. Таким образом, выясняется название реки — Казнок — «Узкое место» в переводе с таджикского. Название общее для нескольких гиблых перевалов и горных ловушек подобного типа.
Между тем наше снаряжение и одежда начинают оттаивать, затем и высыхать. А едва появляется солнце, становится жарко. Даже слишком.
Климатологи насчитывают в Кухистане семь климатических поясов: от «особо теплого» до полярного. Спустившись всего на тысячу метров, то есть пройдя вниз по долине Казнока километров десять, мы очутились в таких зарослях, которые я, никогда не бывавший в тропиках, охотно назову тропическими. Во всяком случае нам приходится прорубать зеленый туннель. Это тяжело, но нескучно. В награду на головы нам сыплются незрелые грецкие орехи. После снега чувствуется известное разнообразие.
