Наум Шафер - Дворняги, друзья мои...

Эта книжка могла бы и не появиться. Я начал было готовить к печати совершенно другую книгу, так сказать, «юбилейную» – хотел в ней собрать свои избранные работы о Дунаевском и Булгакове, кое-какие статьи на литературные и театральные темы, мемуарные очерки о замечательных людях, с которыми мне довелось встречаться, может быть, что-то из бытовых зарисовок…

И вдруг в местной газете прочитал «Основные положения обязательных правил содержания домашних животных на территории города Павлодара». Меня ошеломила концовка, в которой предлагались санкции по отношению к лицам, нарушившим эти самые «правила». Судите сами: «Суммы штрафов вносятся в соответствующий бюджет города и направляются на проектирование и строительство пунктов приёма, распределения и убоя бродячих животных…»

Ничего подобного мне читать ещё не приходилось. О штрафах я неоднократно читал, например, в московской или петербургской прессе. Но там предлагалось употребить «суммы штрафов» на благоустройство площадок для выгула собак и на строительство приютов для бродячих животных. А здесь…

Как известно, народ есть основа (остов!) всякого общества. Если кто-то пытается развратить его сознание, то это может окончиться катастрофой для нации и государственности. Проблема отношения к нашим «меньшим братьям» не столь безобидна, как это кажется на первый взгляд. Посмотрите, до чего мы уже докатились. Когда пишем о «шашлыках из собак», то прежде всего возмущаемся не самим фактом поедания Друга человека (тут и до людоедства недалеко), а тем, что несоблюдение санитарных норм может привести к заболеванию трихиниллезом. Почитайте, к слову, заметку Виктории Козиной «Эх, вкусна была собачка!» (казахстанское приложение к «Аргументам и фактам», 2000 г., № 26) – и вы в этом убедитесь.

…Вынужден отложить пока в сторону свои искусствоведческие опусы. Решил собрать под одной обложкой то, что мне приходилось писать о собаках на протяжении нескольких десятилетий. Что-то в своё время было фрагментарно опубликовано в московской прессе (например, в «Советской культуре»), что-то в местных газетах (например, в «Звезде Прииртышья»), а что-то так и осталось лежать в архиве и извлечено лишь теперь – для данного издания. Если не считать первого очерка (вначале предназначавшегося только для архива), то я ничего не изменил в своих давних заметках, где многие лица названы своими настоящими именами. Понимаю, что это не совсем тактично, но готов принять любые претензии: проблема-то не потеряла своей остроты, а взглянуть на себя со стороны никогда не поздно. Это касается и самого автора, абсолютнейшего дилетанта в области кинологии и любящего собак просто так – как детей природы, созданных Богом для человека.

Только тот способен изменить жизнь, кто бесстрашно готов окунуться в гущу животрепещущих проблем, не деля их искусственно на «главные» и «второстепенные», а постоянно ощущая их взаимосвязь. Может быть, эта книжка поможет кому-нибудь осознать, что бытовые подвиги не менее значительны, чем воинские. Может быть, кто-то согласится, что единство интересов и целей – необходимое условие для исправления наших нравственных пороков. Может быть, аплодисменты зрителей на «собачьих боях» чуть-чуть приутихнут…

В довоенной Бессарабии, при румынах, я жил с родителями, младшим братом и бабушкой в небольшом городке Леово. Наш дом стоял на Фердинандовской улице, переименованной в Комсомольскую, когда пришли советские войска. До этого события Леово был настоящим «собачьим городом» почти в буквальном смысле слова: обилие четвероногих никого не заботило и не тревожило… Я дружил с собаками из всех соседних дворов. Случалось, что в школу меня сопровождала целая стая…

Уже в восьмилетнем возрасте я знал, что у собак, как и у людей, есть свои неповторимые характеры, склонности, привычки… Вот воскресают в памяти три собаки (я забыл их клички): одна из них, крупная черно-белая дворняга, принадлежала нашему соседу Мике Гудинецкому, другая, маленькая, рыжая, обитала во дворе второго соседа – Ицика Чернобельского (и чего бы ему не владеть черно-белой дворнягой?), третья, лохматая, старая, не принадлежала никому – она отстала от бродячего цирка (или потерялась? или ее просто выкинули по причине преклонного возраста?) и посещала по очереди каждый двор.

Я не берусь исследовать общественные условия жизни нашего города и уникальные свойства психики большинства жителей, но собаки, бродившие по всему городу и заглядывавшие даже в церковь и синагогу, ни у кого не вызывали удивления. На собаку могли цыкнуть, иногда прогнать, и этим исчерпывались все санкции.

Да, я с детства обожал собак, причём порода меня никогда не интересовала. Всегда отдавал предпочтение добродушным дворнягам – за их неприхотливость, демократизм, веселый нрав и бойкий ум. Об их привязанности к человеку и бескорыстной сердечности (да, сердечности!) уже не говорю.

Так вот – о тех трех собаках… Черно-белая дворняга отличалась редкостным добродушием. Сколько раз ее обижали – ну совершенно зря, просто бессмысленно – она всегда всех прощала. Много раз я слышал поговорку: «Лижет бьющую руку». Слышал, но ничего подобного не видел. А черно-белая дворняга лизала бьющую руку в буквальном смысле! Приказчики Мики неоднократно развлекались, познав добрый нрав этой всепрощающей собаки. Ткнут ей кулаком в нос, затем протягивают разжатые пальцы. И черно-белая дворняга, повизгивая от боли и со страхом ожидая нового подвоха, подползала на животе к скучающему приказчику и под общий хохот лизала ему руку… Да, собаки в городе были свободны, но свобода без гарантии сохранения достоинства (пусть и собачьего) – это мираж, самообман.

Рыжая собачонка была другого нрава. Она вертелась вьюном, размахивая хвостом, как сигнальным флажком, при этом зад ее качался, как маятник. Перед всеми лебезила, но каждый остерегался ее коварства. Захочешь ее погладить – она вдруг цапнет за руку, правда, не до крови. Выйдет какой-нибудь мальчишка во двор с бутербродом – собачонка визжит от восторга и расстилается у его ног, стыдливо отворачивая глаза от вожделенной колбасы, и вдруг – раз! – она перепрыгивает через забор, держа в зубах эту самую колбасу, а мальчишка с удивлением рассматривает палец, на котором появились следы клыков.