И в тот вечер он опять бесновался, опять неистовствовал так, что крепкий дом содрогался; можно было подумать, что это к самому фундаменту подступил один из тех приливов, которые при равноденствии достигают пятидесяти футов высоты и покрывают морской пеной половину города.
Нанон Ле Гоа, вдова сорока восьми лет, приходилась нашему вспыльчивому моряку сестрой. Ее муж, простой крестьянин, служивший счетоводом в торговом доме Ле Байиф, умер молодым, оставив ей дочь Эногат. Дядюшка Антифер взялся воспитывать ее и добросовестно исполнял обязанности опекуна. Добрая Нанон преданно любила своего брата и трепетала перед ним, особенно когда на него находили очередные припадки ярости.
Эногат, очаровательная белокурая девушка с голубыми глазами и прекрасным цветом лица, умная, грациозная, более решительная, чем ее мать, давала иногда своему грозному опекуну отпор.
Дядюшка, впрочем, обожал свою племянницу, считал ее самой красивой девушкой в Сен-Мало и мечтал, чтобы она стала также и самой счастливой. Но, по-видимому, его понимание счастья не совпадало с тем, что думает по этому поводу прелестная Эногат.
Обе женщины появились на пороге комнаты: одна — с длинными вязальными спицами, другая — с раскаленным утюгом.
— О Боже, что случилось? — спросила Нанон.
— Моя широта!… Эта дьявольская широта!…— вскричал дядюшка Антифер и так хватил себя кулаком по голове, что этого не выдержал бы никакой другой череп, за исключением того, которым природа, к счастью, наградила нашего бравого моряка.
— Дядюшка,— сказала Эногат,— стоит ли так горячиться из-за этой широты и устраивать в комнате беспорядок!…
Она подняла с полу атлас, в то время как Нанон подбирала один за другим осколки разбитой вдребезги раковины, словно взорванной пороховым зарядом.
— Это ты ее разбил, дядюшка?
— Я, малютка… Если бы это сделал другой, ему бы не поздоровилось!
— Но зачем же было бросать ее на пол?
— У меня чесались руки!
— Эту раковину подарил нам брат,— сказала Нанон,— и ты не должен был…
— Ну, а что дальше?… Можешь твердить хоть до самого утра, что я не должен был…— все равно ее теперь не починить!
— Что скажет мой кузен[101] Жюэль? — воскликнула Эногат.
— Он ничего не скажет и хорошо сделает, если промолчит! — быстро возразил дядюшка Антифер, сожалея, что перед ним только женщины, на которых он не может сорвать свой гнев.— А в самом деле,— добавил он,— где Жюэль?
— Ты же знаешь, дядюшка, что он уехал в Нант[102],— ответила молодая девушка.
— Нант? Еще что! И что он собирается делать в Нанте?
— Дядюшка, ты же сам его послал… ты все знаешь… сдавать экзамен на звание капитана дальнего плавания.
— Капитан дальнего плавания!… Капитан дальнего плавания! — ворчал дядюшка Антифер.— Ему уже мало быть, как я, капитаном каботажного судна?
— Но, брат,— робко заметила Нанон,— ведь это по твоему же совету… ты сам хотел…
— Ну да, потому что я хотел… Нечего сказать, хорошее объяснение!… А если бы я этого не хотел, то он, по-вашему, не поехал бы… в этот… Нант?… Впрочем, все равно он на экзамене провалится…
— Нет, дядя.
— Да, племянница!… И, если он провалится, уж я устрою ему встречу… с северным ветром!
Как уже понятно, разговаривать с таким человеком не было никакой возможности! С одной стороны, дядюшка Антифер не хотел, чтобы Жюэль держал экзамен на звание капитана дальнего плавания,— с другой же, если бы тот провалился, то получил бы хорошую взбучку, но при этом попало бы также и «ослам экзаменаторам, этим торговцам гидрографией».
Но Эногат, конечно, не сомневалась, что молодой человек не провалится. Прежде всего потому, что он был ее двоюродным братом, потому еще, что юноша был умен и прилежен, наконец, потому, что он любил ее, а она любила его и они хотели пожениться. Попробуйте-ка придумать три довода лучших, чем эти!
Следует прибавить, что Жюэль как племянник дядюшки Антифера находился под его опекой[103] до совершеннолетия. Он осиротел в раннем детстве. Появление Жюэля на свет стоило жизни его матери, а через несколько лет мальчик лишился и отца, лейтенанта флота. Вот почему опекуном Жюэля стал его дядюшка. Поэтому не приходится удивляться, что стать моряком ему предназначено самой судьбой, и Эногат имела все основания думать, что он выдержит экзамен на капитана дальнего плавания. Дядюшка тоже в этом не сомневался, но у него сейчас было слишком плохое настроение, чтобы с чем-либо согласиться.
Для юной малуинки[104] это было особенно важно, ведь свадьба, давно уже решенная между двоюродным братом и ею, должна состояться сразу после получения Жюэлем этого звания. Молодые люди любили друг друга той искренней и чистой любовью, какая только и может дать настоящее счастье в жизни. Нанон с радостью ожидала дня, когда будет торжественно отпразднован этот желанный для всей семьи союз. Да и что могло этому помешать, если всемогущий глава семейства, дядя и опекун одновременно, дал свое согласие на брак… или, по крайней мере, обещал дать, когда жених станет капитаном?
Само собой разумеется, Жюэль прошел полный курс ученичества сначала юнгой[105] на борту кораблей торгового дома Ле Байиф, затем матросом на государственной службе и, наконец, в течение трех лет лейтенантом торгового флота. Таким образом, он познал свое ремесло и в теории, и на практике. Дядюшка Антифер в душе гордился племянником, но, возможно, мечтал о более выгодной партии для такого достойного юноши, точно так же как желал для своей племянницы жениха побогаче, ибо во всей округе не было девушки красивее, чем она. «И даже во всем департаменте[106] Иль и Вилен!» — уверенно повторял он про себя, готовый распространить это утверждение на всю Бретань.
А при мысли, что в один прекрасный день ему в руки могут свалиться миллионы — хотя он был вполне доволен своими пятью тысячами годового дохода,— он терял голову и начинал неистово, безрассудно горячиться.
Тем временем Эногат и Нанон навели порядок в комнате этого ужасного человека. К сожалению, только в комнате, но не в его голове. А между тем ее-то и следовало привести в порядок прежде всего — проветрить, протереть, прочистить… чтобы освободить от всяких химер[107].
Отставной моряк шагал взад и вперед по комнате, и глаза его метали искры. Это означало, что буря еще не улеглась и с минуты на минуту может разразиться с новой силой. А когда он поглядывал на барометр[108], висевший на стене, то гнев его усиливался, потому что добросовестный и точный прибор показывал все время «ясно».
