Интересно, что местное население фаланг не боится совсем, и свободно терпит их в своих домах, даже радуясь тому, как они изводят мух и тараканов. И в то же время панически боятся маленьких и очень симпатичных ящериц — гекконов, которые с мухами справляются с гораздо большей эффективностью, не кусаются совсем, да и в домах селятся с гораздо большим удовольствием.
* * *
Здесь же, под шелковицей, устраивается импровизированный госпиталь. Отученные от жесткой обуви ноги основательно стерты, спины и плечи обожжены солнцем, на плечах рубцы от лямок рюкзака. Наследие пещеры — тысячи царапин, нанесенных шариками и кристаллами — от агрессии солнца и ветра тоже воспаляются. В пещере с ними было проще — клеем медицинским залил и пополз дальше. Наверху отнюдь не так просто. И последнее — губы. Тоже отвыкшие от ветра и сухости, а потому обветривающиеся и трескающиеся со страшной силой. Вообще самые важные элементы аптечки — клей и губная помада. Для использования в пещере и после выхода соответственно.
Если предпринять правильные меры, то все это безобразие начнет реально доставать только завтра, а завтра мы уже будем спокойно ехать в поезде, если, конечно, не завернем в Самарканд пошататься. А сейчас оно только позволяет скоротать оказанием первой помощи время ожидания, поиздеваться друг над другом и еще раз почувствовать, что все нам нипочем в этом простом, прекрасном, но не очень дружелюбном мире.
Постепенно рассасываемся по машинам. Найти пустую и вписаться всем сразу удается редко, а на самосвалах, возящих из устья Булак-Дары гравий для дорожного строительства, по одному человеку вполне помещается. Так что до Чаршанги обычно удается добраться еще до закрытия магазинов с плюшками.
* * *
Встреча даже с минимальной цивилизацией примерно так же ошеломляюща, как и просто с поверхностью. Остаток дня до темноты проходит в продолжении куража, но уже с переносом его в городские условия. Контраст между только что приехавшими и не доставшими еще машину мурмулями и вернувшимися с массива спелеологами поразителен. И по виду и по поведению. Благостные физиономии возвращающихся, озаренные полным отсутствием любых забот и проблем, распознаются за сотню метров. Равно как и манеры, проникнутые обстоятельностью в любой мелочи, и — полной независимостью от суетности окружающих реалий. То есть — просто как у апостолов на иконах.
Чаршанга — очень любопытно спланированный город. При всего пятнадцати тысячах жителей, его главная улица, на одном конце которой находится вокзал, а на другом — почта, имеет длину около восьми километров. Безо всякого муниципального транспорта. Так что в дневное время все как спелеологи, так и мурмули, в основном мотаются большими и маленькими группками вдоль этого своеобразного бродвея (позвонить домой все равно хочется) с большими сепульками плюшек. В поезде ехать трое суток с гаком, так что плюшек нужно много. А больше делать все равно нечего. Поезд — глубокой ночью, на вокзале скучно, пиво в местных кафешках соленое и мерзкое. И остается продолжать пугание мурмулей. К большому удовольствию местных жителей и пограничников. Вечер на вокзале — единственное, что омрачает экспедиционные впечатления. Чаршанга — прекрасный городок, и аборигены там прекрасные, но все-таки это город. Со всеми его болезнями. И то, что вокзал по вечерам используется в качестве клуба местной «золотой молодежи» — накачавшихся анашой и сексуально озабоченных ублюдков — к сожалению, тоже реальность. Хоть их в целом и немного, но попортить жизнь они могут ощутимо, даже если до драки и не дойдет. Никакой милиции на вокзале нет и в помине, пограничники появляются за пять минут до прихода очередного поезда, начальник вокзала — за пятнадцать. Так что рассчитывать приходится только на собственные силы, и поэтому приходится организовывать круговую оборону. Отгораживать в углу вокзала редут из скамеек, усиливать его рюкзаками, закладывать женщин спать, чтобы не светились. Словом, предпринимать все меры, чтобы при возможном появлении всяких подонков мы их не заинтересовали. Отмахаться, конечно, всегда можно, но мы — пацифисты и предпочитаем избегать провокаций.
Хотя иногда все это оказывается более безобидным, чем кажется на первый взгляд. Туркмения — страна удивительная, и подчас оказывающаяся гораздо более цивилизованной, чем многие другие части бывшего СССР. Не так давно Грише Пряхину пришлось заночевать с женой и дочкой на развилке дорог посреди пустыни — за весь вечер так и не прошло попутки в нужную сторону. Уже поздно вечером к перекрестку подъехал автобус, идущий тоже не в ту сторону, и стряхнул десяток молодых ребят. Возвращающихся с какого-то праздника и потому — основательно пьяных, и по виду — тех самых. Гриша уже начал осматриваться, куда прятать жену, куда — дочку, и каким колом отмахиваться. Как вдруг кто-то из этих ребят громко объяснил: «Друзья! Здесь есть люди, которые по-нашему не понимают, так что давайте все разговаривать по-русски». И — никаких проблем.
Еще лет пять назад мирное разрешение подобной ситуации было принципиально невозможно. На среднеазиатов спиртное действует совершенно особым образом, и от пьяных, слава Богу, достаточно редко встречающихся, нужно держаться как можно дальше. Не потому, что они агрессивны. Скорее слишком занудны и назойливы. Русский человек, если перепьет, либо спать ложится, либо драку учиняет. Тот же узбек не отключится и первым в драку не полезет никогда. Но если реально переберет — забодает всех оказавшихся поблизости уговорами выпить, требованиями сыграть в карты, волочением за дамами. И единственное, чем его можно остановить — это по морде. Чего обычно делать не хочется. Воистину, не зря Аллах пытался оградить мусульман от пьянства строжайшими запретами.
Когда в начале восьмидесятых, в переходный период Кугитангской спелеологии, мы проводили дальние поисковки с лагерями, чуть ли не основной проблемой было поставить лагерь так, чтобы его не нашли местные алкаши и не начали ездить в гости с мешками бутылок. У них почему-то русский человек ассоциируется с пьянью, а так как компанию на пьянку среди своих найти трудно, приезжие русские представляются им идеальными собутыльниками. Нам несколько раз приходилось даже эвакуировать обнаруженные ими лагеря. Потому что не пустить в гости нельзя — приезжают ведь трезвые и хорошие, да и азиатские обычаи обязывают. А раз пустить — сразу выпивка, отрубающая начисто, и наутро уже к семи часам опохмелиться везут. Кошмар. Даже если абстрагироваться от того, какую дрянь там продают в магазинах под видом вина. Не знаю, из чего ее делают, но кайфу никакого, а голова с первого стакана трещать начинает. Да и местная манера пить не позволяет контролировать себя. На столе всегда одна бутылка — как только она закончится, так немедленно убирается, а из машины тащится следующая. После пятой уже совершенно невозможно оценить, сколько их было.
