«Вот тебе и слушай рассказы о болотине, где даже не поют птицы, — думал я с раздражением, ложась спать в этот вечер. — Чего доброго, утопленников бояться будешь, и тогда болотину за два километра обходить придется. Но кто же все-таки мог шептать в болоте?»
Позднее этот шепот не пугал меня, не действовал на мое воображение. Я точно выяснил, что так кричит японский перепел, образующий в Восточной Сибири и в Уссурийском крае особую географическую расу нашей обыкновенной перепелки. Он обитает не только в полях и на сухих травянистых участках, но и в заросшем высокой травой болоте. Здесь в вечерние сумерки особенно часто удается слышать его странные крики. «Чу-пит-трр», — шепчет неподалеку от вас птица; «чу-пит-трр», — в стороне откликается ей другая.
Но я так увлекся рассказами о перепелах на свободе, что совсем забыл об однокрылом перепеле, о котором упомянул в самом начале. Этот перепел долго жил среди нашей семьи. Все привыкли видеть птицу, бегающую свободно по комнатам, привыкли к ее веселому крику и как-то мало обращали на нее внимания. Живет и живет птица, никому не мешая, — вот и все. Вероятно, так же относился перепел к окружающим его людям и к нашей охотничьей собаке Маркизу. Людям он старался не попадать под ноги, и если кто-нибудь из посторонних хотел взять его в руки, он пытался взлететь в воздух. Птица делала сильный прыжок вверх, взмахивала единственным крылом и, перевернувшись несколько раз в воздухе, беспомощно падала на пол. Маркиза перепел совсем не боялся. Вскочит, бывало, на спящую на полу собаку, примет соответствующую позу и громко прокричит свою звучную песню.
Поднимет голову собака, посмотрит на птицу сонными глазами и, сладко потянувшись, вновь задремлет. И только в тех случаях, когда бесцеремонный перепел слишком надоест собаке, умный пес уйдет и уляжется в более спокойном месте.
Глава одиннадцатая
НЕИЗВЕСТНОЕ ГНЕЗДЫШКО
Смена погоды часто происходит на вечерней и утренней зорях. Иной раз после непогожего дня, при заходе солнца, вдруг стихнет ветер, поднимутся тучи и наступит тихая, безмятежная ночь. В этот же раз, напротив, на заре погода как-то сразу испортилась. Заходящее солнце потонуло в тяжелых клубящихся тучах, наступила гнетущая тишина. Когда же совсем стемнело, внезапно под порывами ветра глухо зароптали вершины елей, зашелестели листвой молодые осинки. Надвигалась гроза.
Предвидя дождь, я с особенной тщательностью выбрал место, настлал лапника и растянул над ним свою маленькую походную палатку. И не напрасно. Не успел я закончить приготовление к ночевке, как налетел ураган, ветер завыл, закачались, заскрипели деревья. Я поспешил в свое убежище, прилег и, прикрывшись курткой, с тревогой стал вслушиваться в дикие звуки непогожей ночи. Ветер усиливался с каждой минутой, блестела молния, грохотал гром. Мне было досадно, что, охотясь, я опять ушел далеко от дома и в такую погоду вынужден буду ночевать в глухом, негостеприимном лесу. Да, хороша грозовая ночь дома, когда непогода бушует за окнами, а вас окружают близкие люди, уют и тепло. И невольно мне пришли на память детские стишки: их я часто слышал от моей первоклассницы-дочки.
В поздний вечер буря
за окном шумела.
Мать, качая сына,
тихо песню пела:
— Ах, уймись ты, буря!
Не шумите, ели!
Мой малютка дремлет
сладко в колыбели.
А впрочем, сколько гроз провел я среди природы, а потом всегда вспоминал их с большим удовольствием. Гроза с детских лет производила на меня сильное впечатление. Она одновременно привлекала, восхищала и пугала меня. Что-то чудное и жуткое кроется в ней.
В эту ночь я долго не мог заснуть — лежал и слушал, как свистит ветер, как скрипят и стонут старые ели. И под эти звуки мне с особенной ясностью вспоминалась одна из гроз, пережитых когда-то на Дальнем Востоке. Страшная была эта гроза и особенно запомнилась мне потому, что во время нее в мои руки не совсем обычно попало гнездышко неизвестной мне маленькой птички. Смешно вспомнить, но много хлопот позднее доставило мне оно.
Лежа в палатке в грозовую ночь, я и решил написать этот рассказ, назвав его «Неизвестное гнездышко». Однако, чтобы он был понятнее, я должен рассказать сначала о некоторых моих поездках, во время которых собиралась моя коллекция.
— Нашел время возиться со своим гнездом, — ворчал мой приятель. — Надо закусить да выспаться после бессонной ночи.
Но я не обращал внимания на слова Сергея. Удобно усевшись на полу у открытого чемодана, я неторопливо уложил в него сначала сухую осоку с пухом, взятую вчера из гнезда утки, а затем шесть ее крупных белых яиц. Перед тем как положить каждое яйцо, я внимательно осматривал его скорлупу — нет ли на ней трещинки или вмятины. Это особенно раздражало моего приятеля.
— Ты будешь завтракать или нет? — вышел он наконец из терпения.
— Сейчас уложу и тогда буду, — заканчивая укладку и сдерживаясь, ответил я. — Ну вот и все, теперь могу быть спокоен, что яйца будут целы. — С этими словами я закрыл чемодан и уселся за стол против Сергея.
— Знаешь, Женя, — продолжал он, — если бы ты был во всем так аккуратен, как со своими гнездами, я бы считал тебя замечательным человеком.
Но, несмотря на иронический тон приятеля, на усталость и болевшие ссадины, у меня было прекрасное настроение, и я предпочел отмолчаться. «Слово олово, а молчание золото». Что тут поделаешь? Ведь у каждого человека есть свои слабости. Есть, конечно, слабость и у меня: уже давно я начал собирать коллекцию птичьих яиц.
Как только я поступил в университет и стал часто предпринимать далекие выезды на полевую работу, моя коллекция стала расти. После каждой проведенной в природе весны я привозил несколько новых для меня кладок. Но уже тогда я строго придерживался известных правил научного коллекционирования. Я позволял себе взять гнездо с яйцами лишь в том случае, если оно безусловна представляло научную ценность и могло способствовать изучению жизни той или другой птицы. Обязательным условием при этом я считал точное определение вида. И так как многие птицы ведут себя у гнезд чрезвычайно осторожно, то и добыча их кладок давалась мне нелегко и требовала от меня много времени и терпения. Однажды, например, пытаясь точно установить, какому виду принадлежали найденные мной яйца, я часов пять просидел среди высоких кочек в болоте. Меня кусали комары, обжигала мошка, но я продолжал неподвижно сидеть в своей засаде, в бинокль рассматривая странную птицу.
— Зачем вы себя так мучите? — удивлялась хозяйка, когда я с распухшим лицом и шеей вернулся домой и во время обеда рассказал ей, как это случилось.
