Примерно в одной миле от дома моего отца в кустах на берегу реки было спрятано каноэ из коры дерева гикори. [Они сели в него все семеро, взяли меня с собою и переправились на другой берег, у самого устья Биг-Миами. Челнок остановили. В лесу спрятаны были одеяла (кожаные) и запасы; они предложили мне дичины и медвежьего жиру. Но я не мог есть. Наш дом отселе был еще виден; они смотрели на него и потом обращались ко мне со смехом. Не знаю, что они говорили.
Отобедав, они пошли вверх по берегу, таща меня с собою по-прежнему, и сняли с меня башмаки, полагая, что они мешали бежать. Я не терял еще надежды от них избавиться, несмотря на надзор, и замечал все предметы, дабы по ним направить свой обратный побег; упирался также ногами о высокую траву и о мягкую землю, дабы оставить следы. Я надеялся убежать во время их сна. Настала ночь; старик и молодой индиец легли со мною под одно одеяло и крепко прижали меня. Я так устал, что тотчас заснул. На другой день я проснулся на заре. Индийцы уже встали и готовы были в путь. Таким образом шли мы четыре дня. Меня кормили скудно; я всё надеялся убежать, но при наступлении ночи сон каждый раз мною овладевал совершенно. Ноги мои распухли и были все в ранах и в занозах. Старик мне помог кое-как и дал пару мокасинов (род кожаных лаптей)[22], которые облегчили меня немного.
Я шел обыкновенно между стариком и молодым индийцем. Часто заставляли они меня бегать до упаду. Несколько дней я почти ничего не ел. Мы встретили широкую реку, впадающую (думаю) в Миами. Она была так глубока, что мне нельзя было ее перейти. Старик взял меня к себе на плечи и перенес на другой берег. Вода доходила ему подмышки; я увидел, что одному мне перейти эту реку было невозможно, и потерял всю надежду на скорое избавление. Я проворно вскарабкался на берег, стал бегать по лесу и спугнул с гнезда дикую птицу. Гнездо полно было яиц; я взял их в платок и воротился к реке. Индийцы стали смеяться, увидев меня с моею добычею, разложили огонь и стали варить яйца в маленьком котле. Я был очень голоден и жадно смотрел на эти приготовления. Вдруг прибежал старик, схватил котел и вылил воду на огонь вместе с яйцами. Он наскоро что-то шепнул молодому человеку. Индийцы поспешно подобрали яйца и рассеялись по лесам. Двое из них умчали меня со всевозможною быстротою. Я думал, что за нами гнались, и впоследствии узнал, что не ошибся. Вероятно меня искали на том берегу реки…
Два или три дня после того встретили мы отряд индийцев, состоявший из двадцати или тридцати человек. Они шли в европейские селения. Старик долго с ними разговаривал. Узнав (как после мне сказали), что белые люди за нами гнались, они пошли им навстречу. Произошло жаркое сражение, и с обеих сторон легло много мертвых.
Поход наш сквозь леса был труден и скучен. Через десять дней пришли мы на берег Мауми. Индийцы рассыпались по лесу и стали осматривать деревья, перекликаясь между собою. Выбрали одно ореховое дерево (hickory), срубили его, сняли кору и сшили из нее челнок, в котором мы все поместились; поплыли по течению реки и вышли на берег у большой индийской деревни, выстроенной близ устья другой какой-то реки. Жители выбежали к нам навстречу. Молодая женщина с криком кинулась на меня и била по голове.] Ведь несколько ее друзей погибло от руки белого человека. [Казалось, многие из жителей хотели меня убить; однако старик и молодой человек уговорили их меня оставить. Повидимому, я часто бывал предметом разговоров, но не понимал их языка. Старик знал несколько английских слов. Он иногда приказы вал мне сходить за водою, разложить огонь и тому подобное, начиная таким образом требовать от меня различных услуг.
Мы отправились далее. В некотором расстоянии от индийской деревни находилась американская контора[23]. Тут несколько купцов со мною долго разговаривали. Они хотели меня выкупить; но старик на то не согласился. Они объяснили мне, что я у старика заступлю место его сына, умершего недавно; обошлись со мною ласково и хорошо меня кормили во всё время нашего пребывания. Когда мы расстались, я стал кричать – в первый раз после моего похищения из дому родительского. Купцы утешили меня, обещав через десять дней выкупить из неволи.]
Покинув факторию, мы вскоре достигли озера, но с наступлением ночи не стали разбивать лагерь и устраиваться на отдых. Как только стемнело, индейцы испустили особый клич, и в ответ на противоположном берегу зажглось несколько костров. Вскоре мы увидели приближающееся к нам каноэ, которое забрало на другой берег троих людей из нашей группы.
Я уже точно не помню, какие происшествия приключились с этого момента до нашего прибытия в Детройт. Вначале мы плыли посредине реки, пока не оказались напротив центра города, затем пристали к берегу; здесь я увидел белую женщину, с которой индейцы перебросились несколькими фразами, но о чем они говорили, так и не понял. Несколько белых мужчин тоже стояли или прогуливались по берегу; до меня доносились звуки их речи, но я не понимал ни единого слова. Вероятно, они говорили по-французски. Поболтав несколько минут с той женщиной, индейцы вывели свои лодки на середину реки и, быстро гребя против течения, прошли порядочное расстояние от города. К середине следующего дня мы высадились в лесу, вытащив каноэ на берег. Индейцы нашли большой древесный ствол с дуплом, открытым с одного конца, и положили туда свои одеяла, маленький котелок и другие вещи. Затем они заставили меня залезть в дупло и заложили отверстие, через которое я прополз. Сначала я слышал их голоса, потом всех стихло, и молчание установилось надолго.
Если бы я давно уже не потерял надежды удрать из плена, то теперь лишний раз убедился бы, что все попытки вырваться из неволи обречены на неудачу. Через несколько часов, я услышал, как убирают сучья, которыми заткнули дупло, и, выбравшись наружу, увидел, хотя все это происходило поздней ночью или, возможно, под утро, что индейцы привели трех лошадей: большую серую кобылу и двух невысоких каурых коней. Меня посадили на одну из лошадей; на другую навьючили вещи, а на третьей поочередно ехали индейцы. Мы продвигались очень быстро и через три дня прибыли в деревню старого Манито-о-гизика – Сау-ги-нонг[24]. Эта деревня (или поселок) состояла из беспорядочно разбросанных домов. Вскоре после того, как мы туда добрались, два сопровождавших нас индейца ушли. Остались только Киш-кау-ко и его отец. Вместо того чтобы тотчас отправиться домой, они сначала отвели на отдых лошадей, а затем одолжили каноэ, на котором мы наконец приплыли к жилищу старика – бревенчатой хижине, похожей на те, что встречаются в Кентукки. Как только мы пристали к берегу, к нам спустилась старая женщина. Манито-о-гизик сказал ей несколько слов, после чего она начала испускать радостные крики, осыпая меня поцелуями и сжимая в объятиях, а затем увлекла в свою хижину. На завтра меня повели к тому месту, где был погребен сын старой индианки. Могилу по обычаю индейцев окружал частокол, а по обе ее стороны находились расчищенные ровные площадки, где все и уселись: родичи и друзья Манито-о-гизика – с одной стороны, все остальные – с другой. Друзья принесли подарки: муккуки[25] с кленовым сахаром, мешки с кукурузой, бисер, грубую ткань, табак и т.п. Как только все собрались, моя группа начала кружиться в пляске возле могилы, увлекая меня за собой. Пляска была быстрой и веселой, как и пляска скальпа[26]. Во время танца мне то и дело подносили какой-нибудь из принесенных подарков. Но как только я оказывался по другую сторону от могилы, все подарки тотчас отбирались. Так мы провели значительную часть дня, пока подарки не истощились, после чего все разошлись по домам.
