Княгиня Дашкова ― ей было 18 лет ― оделась в мужское платье, одна выехала из дому и поспешила туда, где, как она знала, состоится обычная встреча заговорщиков. Там находился Орлов с четырьмя братьями. Она объявила об аресте Пассека и предложила им действовать немедленно. Все с восторгом согласились. Алексей Орлов, простой солдат по кличке Рубец ― из-за шрама посередине лица, физически сильный, человек необычайной решительности и проворства, выехал посланником к императрице с запиской, которую в случае чего должен был проглотить; значились в ней эти вот слова: «Приезжайте! Время торопит!»
Другим же предстояло подготовить взрыв возмущения и, на случай неуспеха, подготовить бегство императрицы.
В пять часов утра Орлов и его друг Бобиков взяли по пистолету, обменялись ими, клянясь друг другу, что даже при самой крайней опасности не применят этого оружия, но припасают, чтобы пристрелить друг друга, если предприятие сорвется.
Графиня Дашкова ничего не предусмотрела для себя и, когда ее спросили, какую смерть она предпочла бы, ответила:
― Мне ни к чему этим занимать себя; это будет дело палача, а не мое.
* * *
Императрица, как мы сказали, находилась в Петергофе. Она обосновалась в отдельном павильоне, поставленном на канале. Этот павильон, как мы заметили, благодаря каналу, имел прямой выход на Балтику. Под окнами шлюпка на якоре ждала лишь сигнала, чтобы выйти в море.
Что касается императора, он был в Ораниенбауме.
Длительное время в ночные визиты к императрице Григорий Орлов брал с собой в сопровождающие брата Алексея. Брал с двоякой целью: Алексей бодрствовал во имя безопасности брата, осваивал императорский парк вдоль и поперек.
Итак, он прибыл к императрице, называя те самые слова пароля, какие называл его брат, чтобы попадать сюда самому, и добрался аж до спальни. Екатерина сразу проснулась и вместо Григория увидела Алексея. От неожиданности она вскрикнула.
― Кто здесь? ― спросила она.
Алексей протянул записку, которую обязан был ей доставить. Она ее приняла, развернула и прочитала те самые слова: «Приезжайте! Время торопит!»
Она подняла глаза, чтобы получить объяснения, но Алексей уже исчез. Императрица оделась, вышла и отважилась сделать несколько шагов по парку. Там, совсем потерянная, она остановилась, было, не зная, куда идти, когда к ней полевым галопом подскакал всадник, этим всадником был Алексей.
― Вот ваша карета, ― сказал он, показывая на заложенный по всем правилам экипаж, который кони тут же подкатили крупной рысью. Императрица побежала к экипажу, таща за руку свою наперсницу Екатерину Ивановну.
Вот уже два дня, по распоряжению княгини Дашковой, карета стояла наготове на соседней ферме. А случись, вместо того, чтобы везти императрицу в Санкт-Петербург, послужить ее бегству, экипаж обеспечивался сменой лошадей и обслугой до самой границы. Восьмеркой степных лошадей, запряженных в карету, правили два мужика-ямщика, не ведающие, кого повезут.
― Но, наконец, куда я еду? ― спросила Екатерина, поднимаясь в экипаж.
― В Санкт-Петербург, ― ответил Алексей, ― где все готово, чтобы вас провозгласить.
Короче, набрасывая эти строки, мы держим перед глазами письмо Екатерины ― Понятовскому. В письме она сама рассказывает о своем побеге. Предоставим ей слово. Письмо любопытное и совсем неизвестное. Мы дополним рассказ тем, что она, между прочим, желала бы опустить.
«В Петергофе я находилась почти одна среди женщин, которые мне служили, по-видимому, всеми забытая. Дни мои были очень неспокойны, потому что я была осведомлена, что затевается за и против меня. В шесть часов утра 28 июня в мою спальню входит Алексей Орлов, будит меня, дает мне записку и просит подняться, так как все готово. Я спрашиваю его о подробностях. А он исчез.
Я не колеблюсь. Как можно скоро, одеваюсь, не делаю туалета. Выхожу, сажусь в карету; следом садится он. Второй офицер скрывался под видом слуги на запятках. Третий встречал меня в нескольких верстах от Санкт-Петербурга.
В пяти верстах от города я встретилась со старшим из Орловых и князем Барятинским-младшим. Тот уступил мне свое место в карете, потому что мои лошади были измучены, и мы поехали высаживаться в расположении казарм Измайловского полка. Там поджидали только 12 человек и барабан, который тут же ударил тревогу. Сбегаются солдаты ― целуют мои ноги, ловят мои руки и платье, величая спасительницей. Двое под руки приводят священника с крестом, и полк приводится к присяге. После этого меня просят подняться в карету. Священник с крестом идет впереди нас. Мы двинулись к Семеновскому полку; тот вышел навстречу к нам с раскатистым «Виват!» Мы отправились к Казанскому собору, где я вышла из кареты. Прибыл и Преображенский полк с тем же громогласным «Виват!» и объяснением:
― Просим простить нас за то, что прибыли последними, но вот четверо, которых мы арестовали, чтобы доказать вам наше усердие, ибо мы желаем того же, чего хотят наши братья.
Потом появилась конная гвардия. Она была вне себя от радости, какой я никогда не видела. Криками они призывали к освобождению своей родины. Эта сцена развертывалась между Гетманским садом и Казанским собором. Конная гвардия держалась в строю, с офицерами во главе. Так как я знала, что мой дядя, князь Георг, кому Петр III доверил этот полк, был полку страшно ненавистен, я послала пеших гвардейцев к дядюшке с просьбой оставаться дома ― из боязни, не случилось бы чего с его особой. Не помогло, полк уже отправил команду его арестовать. Дом разграбили, а его подвергли истязаниям. Я вернулась в Зимний дворец, где собрались Сенат и Синод. Спешно составили манифест и присягу.
Я вышла из дворца и совершила обход войск; было их более 14 тысяч, гвардии и полевых полков. При виде меня раздался всеобщий, несмолкаемый радостный клик бесчисленного народа. Я направилась в старый Зимний дворец, чтобы предпринять необходимые меры и завершить начатое. Там мы посовещались, и было решено, что во главе войск я иду на Петергоф, где Петр III должен был обедать: на всех дорогах были выставлены посты, и время от времени мне приводили языков. Я послала адмирала Табезина [Талызина] в Кронштадт. Является канцлер Воронцов, чтобы высказать мне упреки по поводу моего отъезда из Петергофа. Его отвели в церковь ― принести мне присягу: это было моим ответам. Наконец, прибыли князь Трубецкой и граф Александр Шувалов, также приехавшие из Петергофа, чтобы взять в свои руки полки и убить меня, их тоже отвели принять присягу, причем без всякого насилия.
Разослала всех наших курьеров, приняла все меры предосторожности, и после этого, окало 10 часов вечера, я облачилась в гвардейскую униформу, объявив себя полковникам под непередаваемые возгласы одобрения, и села на коня, лишь немного людей от каждого полка мы оставили для охраны моего сына, который находился в городе.
