Григорий Градовский - Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.

Полевая касса, без сомнения, также охраняется часовыми. Денежные сундуки помещаются и перевозятся в особом фургоне, который и разыгрывает роль казначейской кладовой. В эту кладовую проникают не иначе, как с «присяжными», которых полевая касса не забыла захватить с собой. В полевой кассе не было недостатка в мелких кредитных билетах и серебряной разменной монете; начальник полевой кассы, очень милый, любезный человек, никогда не отказывал в размене денег. Наоборот, некоторые встречали иногда затруднения в промене мелких кредитных билетов на сторублевые. Любители всевозможной статистики не раз даже советовали собрать в полевой почте небезынтересные сведения о том, кем и сколько таких сторублевых отправлено было из лагеря на Кавказ и в Россию. Понятно, однако, что подобная статистика обнаружила бы только лиц более откровенных и не могла бы дать понятие о количестве выменянных сторублевых бумажек, если они не отсылались по почте, а отвозились при оказии или хранились до поры до времени.

Полевое интендантство помещается так же, как и полевая касса. Здесь только вы встречаетесь уже со знаменитым интендантским писарем и известным мундиром интендантства. Мундир этот, однако, не внушал у нас в лагере того чувства брезгливости, какое ему свойственно возбуждать в нашем обществе, да и во многих других странах. Вероятно, это происходило от того, что интендантская часть в нашем отряде была в порядке. Не знаю, во что она обходилась казне, по крайней мере солдаты были одеты и сыты, что главное[3]. Служащие в полевом интендантстве ничем не отличались от других штабных чиновников и под конец даже прославились в лагере своей предприимчивостью и распорядительностью: образовав из себя артель, они завели особого маркитанта, у которого можно было довольно сносно пообедать и поужинать и, притом, дешевле, нежели у корпусного и других маркитантов.

Остальные военные управления, как то: артиллерийское полевое, артиллерийское осадное, инженерное, медицинская и военно-топографическая части, размещались так, что по наружности присутствие их в лагере и заметить было трудно. Офицеры и чиновники, принадлежащие к этим управлениям, жили и «служили» в обыкновенных офицерских палатках. Даже штаб имел особую киргизскую палатку только для писарей. Полевой военный суд водрузил было заметное помещение, большой парусиновый намет, для храма военной Фемиды, но оставаться ему в лагере пришлось недолго, и пребывание его ознаменовалось только одним публичным заседанием, да необыкновенно грубой сценой между военным прокурором и одним из чиновников военно-судебного ведомства. Характерно, что этому чиновнику поручалась зашита подсудимых, и он творил ее без малейшего внимания к самому снисходительному терпению слушателей; в данном же случае ему пришлось еще плачевнее: защищать самого себя от «непечатных выражений» военного прокурора.

18 мая, когда я приехал в наш лагерь при селении Заим, положение дел на малоазиатском театре войны представлялось в самом блестящем виде. Не прошло и пяти недель, как война была объявлена, а войска наши по всей линии были в наступлении и занимали значительную часть неприятельской территории. Военные действия открылись в самый день объявления войны, 12 апреля. Турки были застигнуты врасплох. Их аванпосты по всей пограничной черте сдались почти без выстрела, когда утром 12 апреля на них нагрянула наша кавалерия. В несколько часов мы имели уже около ста пленных. Кавалерия переправилась через Арпачай вброд; пехота же, артиллерия и обозы переходили эту пограничную реку по двум мостам, быстро наведенным против Александрополя и Баяндура. Погода была холодная, шел дождь, порывистый ветер почти не стихал и бушевал по временам со страшной силой, дороги были испорчены, но войска вступали на неприятельскую территорию с музыкой и песнями; они были веселы, здоровы и уверены в себе; они рвались в бой с тем увлечением, всю силу которого можно понять только взвесивши невыразимо-томительное выжидательное положение их во время более нежели полугодовой стоянки на границе, в самый разгар сербской войны и в течение последовавших за ней дипломатических сношений. Первое время казалось, что вся забота турок заключалась в том, как бы вернее уйти от наших отрядов или укрыться, по крайней мере, от них за бастионами и траншеями крепостей. Неприятельской армии точно не существовало: она заперлась в Ардагане и Карсе; турецкий главнокомандующий Мухтар-паша, словно перепуганный, поспешил уйти с несколькими батальонами за Саганлуг, причем несколько сотен казаков преследовали турок до подножия этого горного хребта и успели захватить отставших, вьюки и патронные ящики. «Мухтарка удрал», — говорили тогда; действительно, поспешное отступление его имело вид бегства; оставленные позади крепости Карс и Ардаган он, казалось, бросил на произвол судьбы, заботясь лишь о том, чтоб самому подальше укрыться от наших войск. Не прошло и недели, а мы очутились уже полными хозяевами в Карсском пашалыке. Небольшие отряды кавалерии безнаказанно шныряли в тылу турецких крепостей, отдаляясь за сто и более верст от главных сил. От Александрополя до заимского лагеря можно было ехать без конвоя; армянское население встречало наши войска с хлебом-солью с духовенством во главе, как давно жданных друзей, как освободителей; турецкие селения не обнаруживали неприязни и не выходили из пассивной роли. Казалось, им все равно было, русские или турецкие паши будут править в стране. Войска ни в чем не нуждались, продовольствие в изобилии подвозилось им местными жителями благодаря установленным выгодным ценам. Наши кредитные бумажки ходили вместо звонкой монеты и принимались охотнее турецких. Курды присмирели и обнаруживали намерение перейти в наши ряды. Карапапахи, в числе нескольких сот, поступили в нашу службу и, как вороны, кружились впереди и по следам наших отрядов, разыгрывая роль преданнейших друзей. Им платили хорошее жалованье, и они прекратили на время свои грабежи. Турецкие войска смирно сидели в своих укреплениях, почти не осмеливаясь выходить даже на фуражировки; но укрепления эти, можно было думать, не представляли серьезной преграды победоносному шествию наших войск: на юге Баязет без выстрела был очищен. Тергукасов уже 1 мая свободно достиг до Сурн-Оганеса; на севере, после нескольких часов артиллерийского огня, смелым натиском войск ахалцыхского отряда и колонны генерал-лейтенанта Геймана взят сильно укрепленный Ардаган с его 92 прекрасными орудиями и множеством интендантских и артиллерийских запасов. Точно также легко было занять Кагызман, очень важный пункт для поддержания сообщений главных сил с эриванским отрядом.