— Вот это да!.. — сказал Женька. — Так внезапно…
— Здесь всегда так, — пояснила Таня и пошарила вокруг, все еще не привыкнув к темноте. Под рукой у нее зашуршала жесткая трава.
— Тебе удобно? — спросила она.
— Да.
— Садись ближе. Что-то холодно стало.
Он покорно подвинулся. Их плечи соприкоснулись, вздрогнули и замерли.
— Как там наши рыбаки?
— Вот разбуянился… И холод какой-то ужасный.
— Возьмите мою куртку. Мне и так тепло.
— Не надо.
— Нет, правда, возьмите. Я же в свитере.
— Спасибо.
— Правда, что разбуянился. Палатку рвет. Вы давно, Таня, работаете в отряде?
— Третий год.
— Вы уже ветеран! Стаж имеете. А что вы кончали, геологоразведочный?
— Да. Топографическое отделение. Поступай, Женя, на топографическое. Не пожалеешь.
— Не знаю. Я вообще-то в институт международных отношений собираюсь… — признался Женька.
— Ого! — сказала она. — Дипломатический представитель в ООН!
Или посол в республике Мали… Подходяще?
— Вполне, — согласился Женька. Прямо перед ним смутно светилось Танино лицо.
— Зачем же ты сюда приехал? — спросила Таня.
— Просто так… интересно. С таким же успехом я мог бы поехать и к археологам.
— Думаешь, у них интереснее?
— Не знаю.
— А что ты знаешь? — спросила она.
Он улыбнулся, но вряд ли Таня увидела его улыбку.
— Дважды два — четыре. Обь впадает в Северный Ледовитый океан… — сказал он.
— Ты уверен?
— Не совсем. Я не был в устье Оби.
— Что еще? — настаивала она.
— Еще? Ветер… Слышите?
— Слышу. Что еще?
— Будущий дипломат должен хорошо знать жизнь, — пошутил Женька.
— Верно. А что еще?
Он вдруг увидел, как дрогнуло белое пятно ее лица и поплыло, поплыло, медленно приближаясь.
— Таня…
Она промолчала. А может быть, Женька оглох от ветра, может быть, что-нибудь она говорила, а он не слышал.
— Таня!.. — сказал он почти что уже в отчаянии. Ему стало жарко.
И показалось, что ветер легко, как пушинку, поднял палатку и понес над землей, над горами… выше, выше!..
— Таня… Таня… — сказал он в пространство и задохнулся. И снова потом что-то такое говорил, говорил, но слова терялись где-то по пути, падали, как в вату, беззвучно отлепляясь от языка. Потом он сидел неподвижно и ошарашенно смотрел в темноту. Танино лицо отодвинулось. Он не думал, что все это так просто бывает… И горьковатый привкус Таниных губ кружил ему голову.
— Посмотри, пожалуйста, что там… — сказала Таня, дотронувшись рукой до его плеча. Его удивил ее спокойный голос. Он выглянул и воскликнул:
— Снег?! Посмотри, какой снег!..
Они выбрались наружу. Лиловая туча закрывала небо. Темными краями она упиралась в вершины гор, чуть провисая посередине — рыхлая и ненадежная крыша над головой. Сквозь эту крышу сыпалась белая крупа.
— Я никогда не видел такого снега, — сказал Женька, вытягивая перед собой руку, холодные кристаллы падали ему на ладонь и моментально таяли. Ладонь стала мокрой.
Они вернулись в палатку и сидели, тесно прижавшись друг к другу. И не было на всем свете более счастливого человека, чем Женька. Окажись он в эту минуту жадным и завистливым, он, прежде всего, позавидовал бы себе — своему счастью. Но разве можно себе завидовать? Таня была рядом, он чувствовал ее дыхание, запах волос, щекотавших ему лицо. Голова у него шла кругом от этого запаха, от ее близкого дыхания. Ее доверие пугало Женьку, и он не знал, как себя вести. Он чувствовал себя в чем-то виноватым, но толком не знал, в чем его вина. Он думал, что так нельзя, надо как-то иначе, но что-то горячее наполняло его, захлестывало, и он, содрогаясь от этой внутренней переполненности, забывал обо всем на свете.
— Таня… Таня, мне с тобой так хорошо, — сказал он, словно оправдываясь. — Так хорошо!..
Она провела пальцами по его щеке, как это делают слепые, когда хотят запомнить чье-то лицо, и вздохнула:
— И мне хорошо. Ты такой славный.
— Таня… Таня, если хочешь, мы поедем с тобой в наш город. Ты не была в нашем городе?
— Ни разу.
— Поедем? А? Таня…
Он был в том опьяненном состоянии, когда кажется, что нет ничего невозможного, а все возможное надо решать немедленно.
— Хорошо, — сказала Таня. — Но как это мы сделаем?
Он задумался, всего лишь на минуту задумался и радостно воскликнул:
— Это же просто! Таня, это можно сделать просто… — повторил он.
— Скрынкин полетит на профилактику со своим вертолетом. И мы сможем улететь. А? Таня! Полетим?
— Конечно, конечно, — согласилась она поспешно и вдруг спохватилась: — А костер? Костер пора разжигать…
Но оказалось, что спичек у них нет. А без спичек что можно сделать? Это первобытные люди могли обходиться без спичек…
Туча прошла. Открылось солнце. И снег расплавился. Как будто его и не было. Как будто все это им почудилось. Или приснилось.
Скрынкин и Олег Васильевич играли в шахматы. Они сидели на скамейке в озарении бушующего неподалеку костра и, не глядя друг на друга, двигали фигуры. Шахматная доска разделяла их, служила как бы границей. Не хватало только разноцветных флажков… Две стороны. Два мира. Два взгляда. Две застывшие фигуры в ярком озарении костра.
И звезды над ними, тихие и беспечальные звезды — свидетели вечности. Если от угловой нижней звезды Большой Медведицы провести прямую, воображаемая линия коснется Полярной звезды.
А какие линии могут соединять людей?
Вообще звезды вызывали у Женьки смутные и сложные чувства — он думал, что вот этот семизвездный Ковш висел над головой Саши Пушкина, когда тот, тайком выбравшись через окно, спешил на первое свидание. «Все любовники желают и того, чего не знают…» — написал юный Пушкин. И, наверное, так же задумчиво, потрясенно смотрел на звезды, излучающие таинственный и холодный свет. Звезды не приносят тепла — слишком они далеки. А люди нуждаются в тепле, и потому они боготворят солнце. Да здравствует Солнце!.. Но ведь и к солнцу люди могли бы относиться иначе, если бы оно не посылало им тепло, не дарило жизнь…
Женька на ощупь, с трудом пробирался к той мысли, которая мучила его все эти дни, временами ему казалось, что вот она, эта мысль, дозревает, и он уже ухватился за нее, но в последний момент она ускользала… Он подумал сейчас, что люди тоже могут быть солнцами, солнышками и могут дарить друг другу тепло, как можно больше тепла.
