В одном из моих писем из Бразилии в Берлин я писал о своем открытии и, хотя оно не имеет никакого отношения к путешествию, все же упомяну здесь о нем. Мне кажется забавным, что именно французу по рождению понадобилось отправиться в кругосветное путешествие, чтобы оттуда сообщить об этом открытии немцам. Дело в том, что на пути в Бразилию я обнаружил лишнюю стопу в четвертой строке четвертой строфы «Коринфской невесты» Гёте, одного из самых совершенных его стихотворений, жемчужины немецкой и европейской литературы! Вот эта строка: Daß er angekleidet sich aufs Bette legt[4].
Я не встречал ни одного немецкого поэта, критика, который заметил это; я прочитал все комментарии к «Коринфской невесте» — и превозносящие ее до небес, и ругательные, но не нашел там никаких упоминаний об этой лишней стопе. Немцы часто так много говорят о вещах, которые так плохо изучают! Я все еще считаю свое открытие новым.
26 декабря 1815 года мы перенесли на корабль приборы и сели сами. Из-за штормовой погоды мы оставались в гавани и 27-го. Лишь на третий день «Рюрик» вышел в море.
Переход из Бразилии в Чили. Стоянка в Талькауано
Мы отплыли 28 декабря 1815 года в 5 часов утра при слабом ветре. По выходе из пролива, так же как и 7 декабря, когда мы входили в него, наблюдалось, хотя и менее отчетливо, то же явление: вода кишела микроскопическими водорослями, встречались и маленькие красные рачки. Ночью поднялся ветер, а утром земля уже скрылась из виду.
Суда, которые огибают мыс Горн, обычно следуют в этих широтах юго-юго-западным курсом вдоль американского побережья на удалении 5–6° от него. Они проходят между материком и Фолклендскими (Мальвинскими) островами, не видя суши; течение направлено к островам. Море там неглубокое; лот ложится на серый песок на глубине 60–70 футов. Южнее суда придерживаются более восточного курса, чтобы обогнуть мыс Сан-Хуан, восточную оконечность острова Эстадос, единственный выступ суши, который они могут наблюдать. Двигаясь вдоль побережья, суда рассчитывают на попутные северные ветры; в более южных широтах западные ветры и штормы зачастую прекращаются. Подобно тому как в поясе тропиков постоянно дуют восточные ветры, в этом регионе, где переменные ветры направлены к полюсу, господствуют западные ветры. Борясь с ними, корабли стремятся достичь более высоких широт (до 60°), чтобы оттуда, пройдя меридиан мыса Горн, вновь повернуть на север. Бывает, что после длительной и безуспешной борьбы со штормовыми западными ветрами, потеряв надежду обогнуть мыс Горн, суда решают изменить западный курс на восточный и попадают в Тихий океан, следуя мимо мыса Доброй Надежды.
Мы сначала шли восточным курсом, затем капитан решил, обогнув мыс Горн, сразу повернуть к западу, не заходя в высокие широты. Я все же полагал, что, поскольку конечная цель путешествия вынудит «Рюрик» долгое время находиться в Северном Ледовитом океане, южные льды, южный ледниковый материк, к которым мы тогда очень близко подходили, дадут поучительный сравнительный материал для предстоящих исследований, пищу для нашей любознательности. Однако капитан Коцебу, выслушав мои соображения, не одобрил эту идею. Два года спустя капитан Смит на корабле «Уильям» открыл острова Новой Южной Шотландии [Южные Шетландские острова]. Если бы капитан Коцебу принял мое предложение, то эта честь, возможно, выпала бы ему.
Мы увидели мыс Сан-Хуан утром 19 января 1816 года и обогнули его следующей ночью, а 22-го пересекли линию меридиана мыса Горн на широте 57°33'. 1 февраля наше судно было на широте мыса Виттория. 11 февраля в 10 часов вечера при свете луны мы увидели землю и 12-го после сорокашестидневного плавания вошли в бухту Консепсьон.
Коротко расскажу о некоторых событиях во время этого плавания. Будьте ко мне снисходительны: подобно тому как большое место в жизни узника занимают муха, муравей или паук, так и для мореплавателя важное значение имеют водоросль, черепаха или птица.
В Бразилии мы взяли на борт несколько птиц (молодых особей рода Ramphasios{95}) и обезьяну (Simia capucina){96}. Птицы не перенесли первого же шторма в открытом море; а обезьяна до Камчатки оставалась самым общительным членом нашей компании.
30 декабря 1815 года мы видели судно, направлявшееся, очевидно, в Буэнос-Айрес, единственное, порадовавшее наш взор во время этого одинокого плавания. По пути — на расстоянии 300 и более миль от берега — встречались морские черепахи; лично я их не видел. Приблизительно на широте 41° северный ветер прекратился; холод (12° по Реомюру) стал ощутим. Мы вытащили зимнюю одежду и затопили в каюте. У мыса Горн, где минимальная температура составляла плюс 4°, мы не чувствовали холода, ибо привыкли к нему. Южные ветры приносили ясную погоду, а северные — дожди. На широте примерно 40° мы увидели первых альбатросов, а немного южнее наблюдались гигантские южные водоросли: Fucus pyriferus и Fucus antarcticus{97}— новый вид, который запечатлен в альбоме Хориса и описан мной. Я собрал много экземпляров различных подвидов этого интересного растения, и мне разрешили положить их для просушивания в корзину на мачте. Однако позже во время одной из приборок на корабле это маленькое сокровище выбросили за борт, не предупредив меня; удалось спасти лишь один лист Fucus pyriferus, который я хранил в спирту для других целей.
В разные дни встречались киты, другие морские млекопитающие, белобрюхие дельфины (Delphinus peronii). 10 января стоявший на утренней вахте рулевой Хромченко видел шлюпку с людьми, боровшимися с морской стихией. В тот же день с юго-запада налетел шторм, который почти непрерывно на протяжении шести суток преследовал нас между 46° и 47° южн. широты. В 4 часа дня в корму нашего судна ударила сильная волна. Она причинила большие повреждения и сбросила за борт капитана, который, однако, к счастью, успел ухватиться за снасти и лишь на короткое время повис над морской пучиной, а затем опустился на палубу. Перила на корабле были сломаны, самые прочные звенья носового обвода расщеплены; одну из пушек перебросило на другую сторону палубы; руль поврежден; ящик с 40 курами смыло за борт, и почти все оставшиеся куры погибли. Через разрушенную надстройку вода проникла в каюту капитана; хронометр и инструменты не получили повреждений, но часть сухарей, хранившихся в помещении под каютой, подмокла и пришла в негодность.
Весьма чувствительной для нас была потеря кур. Еда на корабле приобретает очень большое значение, чего на берегу даже не представляют себе; это важнейшее событие в повседневной жизни. Вот почему мы так расстроились. Размеры «Рюрика» не позволяли брать на борт каких-либо других животных, кроме нескольких небольших свиней, овец или коз, а также кур. Наш бенгалец, о котором с большим основанием, чем г-жа Сталь говорила о своем поваре, можно было сказать, что он лишен фантазии, на протяжении всего плавания потчевал нас теми же блюдами, что и в первый день после выхода в море, разве только запас свежих съестных припасов вскоре сократился наполовину, а к концу перехода и вовсе иссяк. Когда этому сумасброду запрещали готовить набившее всем оскомину блюдо, он начинал плакать и просил разрешения подать его еще раз. Оставшихся животных берегли, как правило, на крайний случай, и, если такового не представлялось, они становились близкими человеку и были такими же его друзьями, как и собаки, В описываемое время на борту оставалась пара свиней, взятых еще в Кронштадте, но о них речь пойдет впереди.
