Весьма чувствительной для нас была потеря кур. Еда на корабле приобретает очень большое значение, чего на берегу даже не представляют себе; это важнейшее событие в повседневной жизни. Вот почему мы так расстроились. Размеры «Рюрика» не позволяли брать на борт каких-либо других животных, кроме нескольких небольших свиней, овец или коз, а также кур. Наш бенгалец, о котором с большим основанием, чем г-жа Сталь говорила о своем поваре, можно было сказать, что он лишен фантазии, на протяжении всего плавания потчевал нас теми же блюдами, что и в первый день после выхода в море, разве только запас свежих съестных припасов вскоре сократился наполовину, а к концу перехода и вовсе иссяк. Когда этому сумасброду запрещали готовить набившее всем оскомину блюдо, он начинал плакать и просил разрешения подать его еще раз. Оставшихся животных берегли, как правило, на крайний случай, и, если такового не представлялось, они становились близкими человеку и были такими же его друзьями, как и собаки, В описываемое время на борту оставалась пара свиней, взятых еще в Кронштадте, но о них речь пойдет впереди.
В один из таких штормовых дней выпал град и прогремел гром. Кроме дельфинов и альбатросов мы видели тюленя, быстро плывшего под водой, высоко подпрыгивая. Играя, как дельфин, он приблизился к носовой части корабля. Его убили гарпуном, но вытащить; на палубу так и не смогли. Вблизи Фолклендских (Мальвинских) островов погода была весьма переменчивой: то шторм, то штиль. Тюленя встречали еще раз. На палубу залетел маленький сокол, и его поймали руками.
Огненная Земля, которую мы увидели 19 января,— это высокие горы с зубчатыми голыми вершинами. В более западных, внутренних районах на склонах гор кое-где лежал снег. Отделенный от Огненной Земли проливом Ле-Мер остров Эстадос является восточным продолжением архипелага. На западе острова есть две близлежащие вершины, но в целом поверхность плавно поднимается к более высокому пику в центральной части, а на востоке предгорья спокойно снижаются к морю. Вблизи мыса Сан-Хуан особенно часто попадались водоросли, между ними плавало нечто загадочное — не то животное, не то растение, вызвавшее наше любопытство, однако вытащить его не удалось. Вокруг корабля покачивалось на волнах множество альбатросов; мы пытались в них стрелять, но пули не могли пробить густое оперение.
На меридиане мыса Горн нас встретили юго-западные штормы, не утихавшие несколько дней. Здесь на наш корабль обрушились самые большие волны из всех, какие были на пути прежде. Море не фосфоресцировало. Не наблюдалось и северного сияния. Киты попадались очень редко.
Путешественники обычно приветствуют созвездие Креста в южном небе стихами из «Чистилища» Данте (1, 22 и сл.); однако их мистический смысл с трудом можно отнести к данному созвездию. Путешественники вообще считают, что блеск и великолепие звездного неба Южного полушария оставляют далеко позади звездный купол севера. Наблюдать южное небо — вот преимущество, которое имеет путешественник перед теми, кто сидит дома. Осагов, ботокудов{98}, эскимосов и китайцев гораздо легче увидеть у себя на родине, никуда не выезжая, чем в чужих странах. Многие животные — носорог и жираф, удав и гремучая змея — выставлены для обозрения в зоопарках и музеях мира. Китов доставляют вверх по течению рек, чтобы удовлетворить любопытство жителей больших городов. Но созвездие Южного Креста можно наблюдать только в Южном полушарии. Южный Крест — действительно прекрасное созвездие, блестящая стрелка на южных звездных часах. Однако я не хочу расточать безудержную хвалу южному небу и отдаю предпочтение родным звездам. Возможно, я так же привязан к Большой Медведице и Кассиопее, как житель Альп к снежным вершинам, ограничивающим его горизонт.
Когда мы повернули на север, водоросли исчезли. 31 января 1816 года вблизи мыса Виттория я отметил свой 34-й день рождения или скорее день крещения. (Точная дата моего рождения и вообще, случилось ли это событие, документом не подтверждается, свидетелей теперь уж не найти, и это можно лишь предполагать с той или иной долей вероятности.) У меня сохранилось несколько апельсинов, взятых еще в Бразилии, я выложил их на стол, а капитан поставил бутылку портвейна из личных запасов, чтобы отметить событие.
Мы двигались на север вдоль западного побережья Америки (на удалении примерно в 2°), и нам сопутствовали хорошая, ясная погода и южные ветры, обычные для этого времени года. Что касается описания побережья Чили у Консепсьона, то сошлюсь на материал в «Наблюдениях и замечаниях»; там же можно найти и другие беглые зарисовки и заметки{99}. В основе их лежат записи, сделанные на месте во всех пунктах, куда мы высаживались. Сразу же после того как «Рюрик» снимался с якоря, я передавал их капитану по его требованию.
Днем 12 февраля 1816 года мы вошли в бухту Консепсьон и в 3 часа, лавируя против ветра, оказались на рейде Талькауано. Мы подняли флаг и по морскому обычаю потребовали лоцмана. Но на нас смотрели лишь издали и со страхом. Мы не понимали, что нам кричали, да и сами не могли объясниться. Спустилась ночь, и пришлось бросить якорь. На следующий день подошла шлюпка, с которой за нами наблюдали. Наконец удалось уговорить сидевших в ней людей подойти вплотную. Наш флаг был в этих местах неизвестен, кроме того, местные жители очень боялись корсаров из Буэнос-Айреса, от коих не знали как защищаться. Нам указали путь на якорную стоянку у Талькауано. Капитан тотчас же направил лейтенанта Захарьина и меня к коменданту поселения.
Властителем Чили в это время был Фердинанд VII. Администраторы и военные, с которыми мы попутно столкнулись, напомнили мне Кобленц в 1792 году{100}, книга моего детства лежала передо мной раскрытой и понятной. Я увидел, как уже немолодой офицер в порыве непритворной преданности и обожания опустился на пол перед изображением монарха, которое нам показывал губернатор, и со слезами умиления лобызал ноги на портрете. В этом поступке, могущем многим показаться странным, проявились не что иное, как самоотверженность и преданность идее, будь она даже пустой игрой ума. В нем нашло свое выражение то высокое и прекрасное, что принесла людям эпоха политической борьбы. Но оборотной стороной медали стало торжество высокомерия, жестокости, животного удовлетворения жажды мщения. «Vae victis!» («Горе побежденным!»){101}. Вот еще пример. На балу, который губернатор дал в нашу честь, я наблюдал, как его сын, невоспитанный мальчишка лет 13–14, пинал ногами укутанных в мантильи женщин, по местному обычаю присутствовавших на балу в качестве зрительниц; он плевал в них и оскорблял лишь потому, что они патриотки. Поведение мальчишки было в порядке вещей. На не эмигрировавших, не высланных, не заключенных в тюрьмы патриотов или на подозреваемых, а также на членов их семей возлагаются, как на бесправных и угнетенных, все тяготы — поставки, транспортная повинность, постой. Действует формула: «Это — патриоты!».
